[
человеческой] истории всегда имела намного большее значение» [156]. Многочисленные исследователи по всему миру, постоянно выдвигают новые идеи, даже, если напрямую от них ничего не получают. Государственные научно-исследовательские институты или университеты зачастую недвусмысленно отказываются получать патенты на сделанные ими изобретения. Всё это демонстрирует, что множество исследований мотивируются [
вовсе] не прибылью от патентной монополии.
Это явление – вовсе не какая-то крайность. Много исследований проводятся некоммерческими организациями, даже в США. К примеру, в США в 2000 году только 43 % средств, потраченных на исследования [новых] препаратов, поступило от самой фармацевтической индустрии. 29 % средств поступило от правительства США и остальные 28 % – от частных спонсоров и университетов [157]. Так что, если даже завтра в США отменят фармацевтические патенты, и в ответ на это все фармацевтические компании закроют свои лаборатории (чему, разумеется, не бывать), у них в стране всё равно останется больше половины нынешних исследований [в сфере новых] препаратов. Ещё менее вероятно, что небольшое уменьшение прав патентообладателей (к примеру, если их заставить выставлять меньшие цены бедным людям или бедным странам, или заставить принять более короткий сорок патентной защиты в развивающихся странах) приведёт к исчезновению новых идей, вопреки мантре патентного лобби.
Также не следует забывать, что патенты исключительно важны только для некоторых отраслей, таких как фармацевтическая, и прочие химические отрасли, а также для индустрии программного обеспечения и развлечений, в которых копирование происходит очень просто [158]. В других отраслях, скопировать новую технологию не так-то просто, и инновация автоматически даёт изобретателю временную технологическую монополию, даже при отсутствии патентного закона. Монополия проистекает из естественных преимуществ, которые получает новатор, в их числе: отрыв от последователей (по причине того, что подражателям потребуется время на усвоение нового знания); преимущество в репутации (в том, что новатор – первый, а следовательно, самый известный производитель) и просто фора во времени в «гонке на кривой обучения» (т. е. естественное увеличение производительности, за счёт [большего] опыта) [159]. Возникающая в результате временная монопольная прибыль является достаточным вознаграждением за инновационную деятельность в большинстве отраслей. И действительно, этот аргумент против патентов был очень популярен в XIX веке [160]. Также именно поэтому патенты не фигурировали вовсе в знаменитой теории инноваций американского экономиста австрийского происхождения Йозефа Шумпетера (Joseph Schumpeter) – Шумпетер считал, что монопольная рента (или то, что он именовал прибыль предпринимателей [экономических новаторов]), которой будет пользоваться технологический новатор, посредством вышеупомянутых механизмов, является достаточно большим стимулом, для того чтобы вкладываться в создание новых знаний [161]. Большинству отраслей, вообще-то, не нужны патенты и прочие права интеллектуальной собственности для того, чтобы производить новые знания – хотя они будут более чем счастливы воспользоваться ими, если их им предложить. Патентное лобби говорит глупости, когда пытается доказать, что без патентов не будет технического прогресса.
Но даже и в тех отраслях, где копирование осуществляется просто, и следовательно патенты (и другие права интеллектуальной собственности) необходимы, нам нужно найти баланс между интересами патентообладателя (а также владельцем авторских прав и торговых марок) и обществом. Очевидная проблема состоит в том, что патенты, по определению, создают монополии, которые налагают [определённые] издержки на всё остальное общество. К примеру, патентообладатель может воспользоваться своей технологической монополией, чтобы эксплуатировать потребителей: некоторые считают, что именно этим занимается «Microsoft». Но проблема состоит не только [и не столько] в перераспределении дохода между патентообладателем и потребителями. Монополия ещё порождает социальные нетто-потери (net social loss), позволяя производителю максимизировать свои прибыли, производя менее социально желательного объёма, что и порождает социальные нетто-потери (это объяснялось в Главе 5). Также, указывают критики, поскольку это система, в которой «победитель забирает всё», патентная система зачастую приводит к дублированию исследований среди конкурентов, что может быть расточительным с социальной точки зрения.
В аргументации в поддержку патентов имеется одно непроговаримое вслух допущение, что такие издержки более чем возмещаются той пользой, которая появляется от увеличившегося [потока] инноваций (в частности, увеличившейся производительностью), но [никто не в состоянии] гарантировать этого. И действительно, в Европе середины XIX века, мощное антипатентное движение, возглавляемое британским свободнорыночным журналом «The Economist», возражало против патентной системы, на тех основаниях, что её издержки будут выше её пользы [162].
Конечно же, либеральные экономисты середины XIX века, выступавшие против патентов, ошибались. Они не могли признать, что некоторые формы монополии, включая патентную монополию, могут создавать больше пользы, чем издержек. К примеру, меры по защите зарождающихся отраслей порождают неэффективность, тем что искусственно создают монопольное положение отечественным фирмам, на что с большим удовольствием вам укажут экономисты-свободнорыночники. Но такой протекционизм может быть оправдан, если в долгосрочной перспективе он поднимет производительность и многократно возместит потери от созданной монополии, о чём я неоднократно говорил в предыдущих главах. Аналогично, мы поддерживаем защиту патентов и прочих прав интеллектуальной собственности, несмотря на то, что потенциально они могут создать неэффективность и потери, потому что мы убеждены, что в долгосрочной перспективе они более чем компенсируют все издержки тем, что создадут новые идеи и повысят продуктивность. Но принять потенциальную пользу патентной системы, это не то же самое, что утверждать, что у неё не будет никаких издержек. Если мы спроектируем её неверно, и дадим патентообладателю слишком много патентной защиты, система может дать больше издержек, чем пользы, как бывает, например, в случае с чрезмерной защитой зарождающихся отраслей.
Неэффективность, порождаемая монополией и потери такой системы конкуренции, когда «победитель получает всё» – не единственные и не самые важные проблемы патентной системы и подобных ей форм защиты прав интеллектуальной собственности. Наиболее её пагубное воздействие заключается в возможности блокировать приток знаний в технологически отсталые страны, которым нужны более совершенные технологии, чтобы развивать свою экономику. Экономическое развитие тесным образом связано с перениманием передовых иностранных технологий. Всё, что его затрудняет, будь то патентная система или запрет на экспорт передовых технологий, вредит экономическому развитию. Это вот так просто. В прошлом богатые страны Недобрых Самаритян сами это прекрасно понимали, и делали всё, что было в их силах, чтобы не допустить этого.
Джон лоу и первая технологическая «гонка вооружений»
Подобно тому, как вода [всегда] стекает с высокого места в низкое, так и знание всегда текло из тех мест, где его больше, туда где его меньше. У тех стран, которые лучше усваивали поступающий поток знаний, лучше получалось поспевать за более экономически развитыми странами. С другой стороны забора, те развитые страны, которые хорошо умели контролировать отток критических технологий, дольше сохраняли своё технологическое превосходство. Технологическая «гонка вооружений» между отсталыми странами, пытающимися получить зарубежные знания и передовыми странами, пытающимися предотвратить их отток, всегда находилась в самом центре игры в экономическое развитие.
Технологическая «гонка вооружений» начала приобретать новое измерение в XVIII веке, когда появились новые промышленные технологии, которые открывали намного большие возможности для роста производительности труда, чем традиционные технологии. Лидером этой новой технологической гонки была Британия. Она быстро становилась главной промышленной державой Европы и всего мира, не в последнюю очередь благодаря тюдоровской и георгианской промышленной политике, которые мы обсуждали в Главе 2. Естественно, что она не хотела расставаться со своими передовыми технологиями. Она даже установила правовые барьеры против оттока технологий. Другим индустриализирующимся странам Европы и США приходилось нарушать эти законы, для того чтобы обрести передовые британские технологии.
Эта новая технологическая «гонка вооружений» начала выходить из берегов при участии Джона Лоу (John Law, 1671–1729 гг.), легендарного шотландского финансистаэкономиста, который около года даже занимал пост министра финансов Франции. Автор его популярной биографии Джанет Глисон (Janet Gleeson) назвала его «воротилой» (moneymaker) [163]. И он, [действительно], был воротилой во многих смыслах. Он был исключительно удачливым финансистом, делая огромные барыши на валютных спекуляциях, учреждая и производя слияниях банков
