Как демонстрируют примеры Бразилии и Кореи, чтобы экономика процветала, уровень инфляции не обязательно должен быть в пределах 1–3 %, как того требуют Стэнли Фишер и большинство неолибералов. Действительно, даже многие неолиберальные экономисты признают, что непохоже, чтобы инфляция ниже 10 %, оказывала какое-либо отрицательное воздействие на экономический рост [220]. Два экономиста Всемирного банка, Майкл Бруно (Michael Bruno), бывший одно время главным экономистом, и Уильям Истерли (William
Easterly), продемонстрировали, что до уровня инфляции в 40 % нет чёткой корреляции между уровнем инфляции в стране и её темпами роста [221]. Они даже утверждают, что похоже [при инфляции] ниже 20 %, её повышенный уровень, в некоторые периоды, тесно связан с повышенным ростом.
Другими словами, инфляция инфляции рознь. Высокая инфляция вредна, но умеренная (до 40 %) не только не обязательно вредна, но даже может быть совместима с быстрым ростом и созданием рабочих мест. Можно даже сказать, что в динамичной экономике некоторый уровень инфляции неизбежен. Цены меняются, потому что экономика меняется, поэтому естественно, что цены идут вверх, когда множество новых начинаний создают новый спрос.
Но если умеренная инфляция не вредна, тогда почему неолибералы так ею одержимы? Неолибералы станут говорить, что всякая инфляция, умеренная или нет, всё равно плоха, потому что она непропорционально вредит людям с фиксированными доходами, в особенности имеющим иждивенцев и пенсионерам – наиболее уязвимой части населения. Пол Волкер (Paul Volcker), председатель Федерального резерва США (американского центрального банка) в администрации Рейгана (1979–1987 гг.), [член Бильдербергского клуба] утверждал: «Инфляция считается жестоким, может быть самым жестоким налогом, потому что он поражает сразу многие сектора [экономики], поражает незапланированным образом, и сильнее всего поражает людей с фиксированным доходом» [222].
Но это только половина дела. При низкой инфляции то, что работники уже заработали может быть и лучше защищено, но те политические меры, которые нужны, чтобы удержать её низкой, могут сократить то, что они смогут заработать в будущем. Почему это так? Строгая монетарная и налогово-финансовая политика, необходимая для снижения инфляции, особенно на очень низкий уровень, весьма вероятно одновременно снизит уровень экономической активности, что в свою очередь снизит спрос на рабочую силу, и тем самым, увеличит безработицу и снизит заработные платы. Так что строгий контроль за уровнем инфляции – это обоюдоострый меч для работающих – он лучше защищает их уже существующие заработки, но сокращает их будущие доходы. Только для пенсионеров и иных лиц (включая немаловажный финансовый сектор), чьи доходы происходят от финансовых активов с фиксированной отдачей [попросту рантье], низкая инфляция – это просто благословение [божие] [аргумент по большей части относится к пенсионерам в рамках накопительной пенсионной системы, которые получают свои пенсии, как процент на ранее внесённый капитал]. Поскольку они не присутствуют на рынке труда, жёсткая макроэкономическая политика, понижающая инфляцию не может неблагоприятно сказаться на их будущих возможностях в плане карьеры и заработка, в то время как те доходы, которые у них уже есть, лучше защищены.
Неолибералы громко кричат о том, что инфляция вредит простому народу, как это видно из приведённой цитаты Волкера. Но их популистская риторика скрывает тот факт, что политические меры, необходимые для поддержания низкого уровня инфляции имеют все шансы сократить будущие заработки практически всех работающих, уменьшив перспективы их занятости и ставки заработной платы.
После того, как в 1994 году правительство Африканского Национального Конгресса (АНК – ANC, African National Congress) сменило правительство апартеида в ЮАР, оно объявило, что принимает макроэкономическую политику в стиле МВФ. Они сочли, что такой осторожный подход необходим, чтобы не отпугнуть инвесторов, принимая во внимание революционную, левую историю АНК.
Для того, чтобы поддерживать стабильность цен, процентную ставку держали на высоком уровне; на пике в конце 1990-х – начале 2000-х годов, реальная процентная ставка составляла 10–12 %. Благодаря такой строгой монетарной политике, в этот период ЮАР могла поддерживать инфляцию на уровне 6,3 % в год [223]. Но достигнуто это было дорогой ценой, за счёт роста и рабочих мест. Учитывая, что средняя нефинансовая фирма в Южной Африке имела норму прибыли менее 6 %, реальная процентная ставка в 10–12 % означала, что очень немногие фирмы имели возможность заимствовать для того чтобы инвестировать [224]. Не удивительно, что уровень капиталовложений (относительно ВВП) упал с традиционной цифры в 20–25 % (в начале 1980-х гг. он однажды достиг 30 % ВВП) до примерно 15 % [225]. С учётом низкого уровня капиталовложений, южноафриканская экономика развивалась не слишком плохо – в период с 1994 г. по 2005 г., её среднедушевой ВВП прирастал по 1,8 % в год. Но это только «с учётом»…
Если только ЮАР не запустит широкомасштабную программу перераспределения [доходов] (что политически невыполнимо, и экономически неблагоразумно), то единственным способом сократить огромный разрыв в уровне жизни разных расовых групп в стране остаётся создание быстрого роста и дополнительных рабочих мест, чтобы больше людей могло присоединиться к экономически продуктивной деятельности и повысить свой уровень жизни. В настоящее время, по официальным данным, безработица в ЮАР является одной из самых высоких в мире, и составляет 26–28 % [226]; темпы роста в 1,8 % в год совершенно недостаточны, чтобы создать [сколько-нибудь] ощутимое сокращение безработицы и бедности. Слава богу, в последние несколько лет, южноафриканское правительство поняло всю глупость такого подхода и снизило процентную ставку, но реальная ставка в 8 % всё ещё слишком высока для здорового [потока] инвестиций.
В большинстве стран фирмы, не участвующие в финансовом секторе, делают прибыль в 3–7 % [227]. Поэтому, если реальная процентная ставка превышает этот уровень, то потенциальному инвестору скорее имеет смысл положить свои деньги в банк или купить ценные бумаги, нежели вкладывать их в производственную фирму. А приняв во внимание все хлопоты, связанные с управлением промышленным предприятием – трудовые конфликты, неувязки с доставкой компонентов и комплектующих, задержки оплаты со стороны покупателей и т. д., и т. п., то пороговый уровень может оказаться ещё ниже. При том, что в развивающихся странах фирмы не аккумулируют больших средств внутри фирмы, [любые] затруднения для заимствования практически исключают инвестиции. Это приводит к низкому уровню капиталовложений, что, в свою очередь, означает невысокие темпы роста и малочисленные рабочие места. Именно это происходит в Бразилии, Южной Африке, и многих других развивающихся странах, когда они следуют совету Недобрых Самаритян и стремятся к очень низкому уровню инфляции.
При всём, при этом, читатель, наверное, удивится, когда узнает, что богатые страны Недобрых Самаритян, которые так горячо стремятся проповедовать развивающимся странам важность высокой реальной процентной ставки, как стержня финансовой дисциплины, сами [почему-то] прибегали к более мягкой политике, когда им нужно было создавать [источники] дохода и рабочие места. На пике своего послевоенного роста, реальные процентные ставки во всех богатых странах были очень низкими – или даже отрицательными. В период с 1960 по 1973 гг. – во второй половине «золотой эпохи капитализма» (1950–1973 гг.), когда все нынешние богатые страны достигли высоких показателей капиталовложений и роста, средняя реальная процентная ставка составляла 2,6 % в германии, 1,8 % во Франции, 1,5 % в США, 1,4 % в Швеции и 1,0 % в Швейцарии [228].
Слишком строгая монетарная политика снижает капиталовложения. Низкий уровень капиталовложений замедляет рост и создание рабочих мест. Для богатых стран, в которых уже [достигнут] высокий уровень жизни, [имеются] разнообразные социальные льготы и уровень бедности невысок, это может и не большая беда, но это – катастрофа для развивающихся стран, которым отчаянно нужны новые [источники] доходов и рабочие места, и которые зачастую пытаются справиться с высокой степенью неравенства в доходах, не прибегая к широкомасштабным программам перераспределения, которые больше создают проблем, чем решают их.
Понимая [подлинную] цену ограничительной монетарной политики, дать независимость центральному банку, с единственной целью контролировать инфляцию, – это самое последнее, что следует делать развивающей стране, потому что этот [шаг] институционально закрепит монетаристскую макроэкономическую политику, которая особенно не подходит развивающимся странам. Это тем более верно,
