краткосрочными интересами, чтобы развить свои способности на будущее, и мы искренне их одобряем. Скажем, разнорабочий бросает свою низкооплачиваемую работу и поступает на курсы, чтобы получить новую специальность. Если бы кто-нибудь сказал, что разнорабочий совершает большую ошибку, потому что он теперь не может заработать даже тех небольших денег, которые он зарабатывал ранее, большинство из нас назвали бы такого человека близоруким; увеличение возможности человека зарабатывать в дальнейшем оправдывает такие жертвы в краткосрочной перспективе. Аналогичным образом, странам нужно жертвовать краткосрочными интересами, если они хотят выстроить долгосрочные производственные возможности. Если тарифные барьеры или субсидии позволяют отечественным фирмам аккумулировать новые возможности – покупая лучшее оборудование, совершенствуя свою организацию и обучая своих сотрудников – и в процессе становясь конкурентоспособными на международном уровне, то временное сокращение уровня потребления в стране (которая станет отказывать себе в покупке высококачественных, более дешёвых иностранных товаров) может быть абсолютно оправданным.
Простой, но действенный принцип – жертвуя настоящим, улучшаем будущее – был той самой причиной, по которой американцы отказывались практиковать свободу торговли в XIX веке. Именно поэтому Финляндия, вплоть до недавнего времени, отказывалась от иностранных инвестиций. Именно поэтому корейское правительство в конце 1960-х годов создавало металлургию, невзирая на возражения Всемирного банка. Именно поэтому до конца XIX века швейцарцы не выдавали патентов, а американцы не защищали авторские права иностранцев. И, в конце концов, именно поэтому я отправил своего шестилетнего сына Джин-Гю в школу, а не заставил его работать и зарабатывать себе на жизнь.
Вложения в создание и преумножение производственных возможностей могут занять много времени, прежде чем они начнут приносить плоды. Я может, не стану заходить настолько же далеко, как Жоу Энлай (Zhou Enlai), много лет бывший премьер-министром при Мао Цзэдуне (Mao Zedong), который на вопрос, каково воздействие Великой Французской революции, ответил: «ещё слишком рано говорить». Но когда я говорю долго, это значит действительно долго. Я рассказывал, что электронному подразделению «Nokia» потребовалось 17 лет, чтобы начать приносить прибыль. «Toyota» потребовалось более 30 лет протекционизма и субсидий, чтобы стать конкурентоспособной на международном рынке автомобилей, хотя бы к концу этого срока. Чтобы стать одним из лучших в мире автопроизводителей ей понадобилось добрых 60 лет. Почти 100 лет, начиная со времён царствования Генриха VII, потребовалось Британии, чтобы нагнать Нижние Страны в суконных мануфактурах. США потребовалось 130 лет, чтобы развить свою экономику настолько, чтобы почувствовать достаточную уверенность в своих силах и расстаться с таможенными тарифами. Не располагая такими временными горизонтами, Япония могла бы по прежнему экспортировать шёлк, Британия – шерсть, а США – хлопок.
К несчастью, такие сроки не совместимы с неолиберальной политикой, рекомендуемой Недобрыми Самаритянами. Свобода торговли требует, чтобы бедные страны немедленно начали конкурировать с более передовыми иностранными производителями, что приведёт к гибели [местных] фирм ещё до того, как они смогут приобрести новые производственные возможности. Либеральная политика в отношении иностранных инвестиций, которая впускает несравненно более могучие иностранные фирмы в развивающуюся страну, в долгосрочной перспективе ограничивает объём накопленных производственных возможностей местных предприятий, неважно полностью независимых или с иностранным участием. Ничем не ограниченные рынки капитала, с присущим им про-циклическим стадным поведением, делают долгосрочные проекты нежизнеспособными. Не удивительно, что неолиберализм тормозит экономическое развитие – ведь он препятствует обретению новых, расширенных производственных возможностей.
Разумеется, что как и любое друге вложение, вложение в создание и преумножение производственных возможностей не гарантирует успеха. У каких-то стран (точно так же как и у предприятий или частных лиц) получится, у каких-то – нет. Некоторые страны окажутся более успешными, чем другие. И даже наиболее успешные страны в чём-нибудь да напортачат (но, опять же, когда мы говорим об «успехе», мы говорим о среднем и обобщённом уровне, а не о непогрешимости). Но вот экономическое развитие без вложений в создание и преумножение производственных возможностей – практически невозможная вещь. И недавняя, и более отдалённая история учит нас этому; я включил многие примеры [таких уроков] в эту книгу.
Согласившись с тем, что повышение производственных возможностей – это важно, во что именно следует вкладываться стране, чтобы повысить их? Мой ответ – в промышленность или, точнее, в промышленное производство [311]. Такой же ответ дали бы многие поколения успешных инженеров экономического развития, начиная с Роберта Уолпола, если бы их об этом спросили.
Конечно, это не означает, что невозможно разбогатеть, опираясь на природные ресурсы: в начале XX века Аргентина была богата за счёт трансатлантического экспорта пшеницы и говядины (в своё время она была пятой в мире среди самых богатых стран); сегодня многие страны богаты в основном за счёт нефти. Но для того, чтобы основывать высокий уровень жизни исключительно на природных ресурсах, нужно иметь их огромные запасы. Очень немногим странам настолько повезло. Кроме того, природные ресурсы могут истощиться – полезные ископаемые конечны, в то время как, чрезмерная эксплуатация возобновляемых ресурсов, которые сами по себе теоретически бесконечны (к примеру, рыба, лес) может привести к их исчезновению. Хуже того, богатство, основанное на природных ресурсах может быстро исчезнуть, если технологически более развитые страны придумают синтетические заменители – в середине XIX века богатство Гватемалы, основанное на высоко ценимом малиновом красителе, извлекаемом из насекомых cochinilla (кошинель), практически мгновенно исчезло, когда европейцы изобрели искусственный краситель.
История постоянно демонстрирует, что самое главное отличие богатых стран от бедных, по существу, состоит в их более высоких возможностях в [промышленном] производстве, в котором производительность, в целом, выше, а главное имеет тенденцию (хотя и не всегда) расти быстрее, чем в сельском хозяйстве или сфере услуг. Уолпол знал об этом уже 300 лет тому назад, когда он просил Георга I произнести в британском парламенте: «ничто не играет такой роли в улучшении всеобщего благополучия, как вывоз промышленных товаров и ввоз иностранного сырья», о чём я уже говорил в Главе 2. В США Александр Гамильтон также знал об этом, когда он бросал вызов самому именитому экономисту Адаму Смиту, доказывая, что его стране следует поддерживать нарождающиеся отрасли. В середине XX века многие развивающие страны осуществляли «импортозамесительную индустриализацию» в точности по этой самой причине. Вопреки совету Недобрых Самаритян, бедным странам следует целенаправленно развивать и поддерживать производственные отрасли.
Конечно, сегодня найдутся те, кто оспорит эту точку зрения, на том основании, что мы теперь живём в постиндустриальную эпоху, и что за продажей услуг будущее. Некоторые из них даже станут утверждать, что развивающие страны могут и должны проскочить стадию индустриализации и перейти непосредственно к экономике услуг. В частности, многие в Индии, похоже, захвачены этой идеей, вдохновлённые недавними успехами этой страны в аутсорсинге услуг.
Определённо, есть некоторые услуги, которые обладают высокой производительностью и значительным потенциалом к её повышению, к примеру: банковские и прочие финансовые услуги, управленческое консультирование, инженерно-техническое консультирование, ITподдержка. Но подавляющему большинству других услуг присуща низкая производительность, а самое главное, невысокий потенциал к её повышению, в силу самой их природы (насколько более «эффективными» могут стать парикмахер, медсестра или телефонный оператор, без того, чтобы не ухудшить качество своих услуг?). Более того, самые важные источники спроса на эти высокопроизводительные услуги – это производственные фирмы. Так что, без сильного промышленного производства невозможно развить высокопроизводительные услуги. Именно поэтому ещё ни одна страна не разбогатела, опираясь исключительно на свой сектор услуг.
Меня могут спросить: а как же такая страна, как Швейцария, которая разбогатела благодаря своей сфере услуг, в частности, банкам и туризму? Конечно, соблазнительно принять широко распространённый и довольно покровительственный взгляд на Швейцарию, блестяще [и образно] сформулированный в кинофильме «Третий человек» («The Third Man») [1949 года]: «В Италии при Борджиа свыше тридцати лет была война, кровопролитие, ужас и убийства, но они дали [миру] Микеланджело, Леонардо да Винчи и [эпоху] Возрождения. В Швейцарии была братская любовь, у них было пятьсот лет демократии и мира, а что они дали [миру]? Часы с кукушкой» [312]. Тем не менее, такая точка зрения на швейцарскую экономику совершенно ошибочна.
Швейцария вовсе не живёт ни за счёт
