конечно же лежат очень близко и связаны между собой, но не такой простой взаимосвязью, как это представляется на первый взгляд. Когда-то для К. Маркса «идеология» являлась формой ложного сознания
[137], соответственно «в условиях господства превращенных форм общественной реальности ее осмысление также несло на себе отпечаток этой превращенности», что «вовсе не отрицало ее классовой природы» [138].
И здесь в качестве иллюстрации «ложного сознания» можно привести господствующее в современной литературе понимание соцреализма как такого художественного метода, который сводится к партийности искусства, а последняя — к обязательности следования партийным директивам и словам первого секретаря творческого союза (а лучше — брать выше). Надо сказать, что такое представление о данном методе сопровождало его на протяжении всей его истории.
Можно сказать, что уже период 30-х гг. являлся латентной фазой активного неприятия соцреализма, в том числе и на уровне низовой интеллигенции. Вот пример одного документа, свидетельствующий об этом: «Окончательный, гневно-презрительный вердикт в адрес Горького Надеждин (рядовой учитель — Л.Б.) выносит на тех страницах своего дневника, где говорится о работе Первого съезда советских писателей. В записи “Связанная Муза” (25 августа 1934 г.) решительно отвергается идея новой литературы, спускаемая сверху. Отвергается метод социалистического реализма: Писать по плану, по указке // такой совет дает Максим, // чтоб размалеван был, как в сказке, // герой рассказа и кто с ним» [139].
Согласно такому подходу, сохраняющему свое господство до настоящего времени, превратного понимания соцреализма нет, т.к. его содержание уже по своему исходному определению имеет превращенный характер. Понятие «соцреализм» относится к тем, которые изначально несут в себе превращенное содержание, соответствующее формам исходно «ложного сознания». Вот почему в данном случае превращенность рассматривается не как некая производная «соцреализма», отрицающая его имманентную сущность, а как непосредственное имманентное содержание самого данного метода.
Т.е. здесь мы наблюдаем случай, когда понятия «превращенность» и «соцреализм» обретают свою тождественность. Соответственно называемые при этом характеристики соцреализма одновременно можно воспринимать и как знаки его превращенной природы, и как (в определенном смысле) претензии к самому методу. В качестве примера приведем хотя бы некоторые из них:
— обязательность партийного подхода;
— оценка буржуазного искусства как реакционного;
— мифологизм как сущностный признак тоталитаризма;
— массово-тематическая ограниченность;
— диктат схоластики и догматизма над реальностью;
— ориентация на массовость (однородную, не структурированную), которая являлась синонимом «народности», которая исключила индивида как объекта и адресата культуры;
— монументальность власти;
— приоритет «борьбизма»;
— избирательный подход к прошлому;
— политизация наследия прошлого;
— идея превосходства, исключительности и непревзойденности социалистического искусства;
— возвеличивание человека, в первую очередь пролетариата;
— гигантизм при создании положительного героя (как правило, это возвышенный, титанический, демиургический образ);
— мегамания (постоянное использование понятия «великий», особенно применительно к образам власти);
— относительный профессионализм;
— тематическая ограниченность (тема труда, революции);
— ориентация на типичность;
— прагматизм (пропаганда, воспитание нового человека, участие в жизнестроительстве);
— борьба с безысходностью.
— «По своим теоретическим взглядам идея, что соцреализм — это устаревший стиль, несоответствующий действительности, была основана на четырех универсальных принципах — народность, доступность народу и отражение его забот, классовость, идейность и партийность. Эти принципы были извлечены из традиции популистского народничества, марксизма и ленинских идеалов и государственной власти, которая была строго сталинской» [140].
— «Социалистический реализм, доказав свою несостоятельность, доказал и свою враждебность истинному идеалу, измена которому наказывается неотвратимо и страшно. Бесплодием, застойностью целых культурных эпох. Вырождением таланта, гниением души заживо» [141].
— «Сталинское знаменитое сравнение между тем, что есть, и тем, что должно быть, привело к оценке Катериной Кларк соцреализма как «модальной шизофрении» между обществом и, что более важно, между субъективностью и объективностью» [142].
Этот ряд серьезных претензий к соцреализму можно завершить развернутой оценкой В.Ю. Царева, которую он дает данному методу в целом: «Русская культура, может быть, и в отстраненной форме, но совершенно точно и глубоко воспроизводила мир. А здесь (в соцреализме — авт.) был создан целый параллельный, иной мир, в котором все было наоборот, все по-другому, все отвечало чувству человека, который как бы мстил первому миру, где греет солнце, где дуют ветры, где течет вода и где живет живой человек... Соцреализм молился на силу, но ненавидел тело... Это был культ силы, а человека не было. Был культ героя, а “герой” — это оживший мертвец, по сути дела. Чему учило, в конце концов, это искусство? Не тому, как жить попросту, как “сопли вытирать”, как любить и изменять — оно учило, как умирать. И в этом мире, где все предназначено ни для чего, где насилие торжествует как высшая форма проявления силы, где тело растоптано, но все железно увязано, в этом мире существуют очень многие. Существуют с каким-то неизъяснимым удобством» [143].
Можно разделять данные характеристики и оценки или не принимать их, но в любом случае необходимо понять объективные предпосылки их появления. Причем важно понять происхождение каждой из них, но не как отдельно взятой абстракции, а как результата некоторой порождающей их всеобщей основы, и, следовательно, саму эту основу.
Последняя задача и будет решаться ниже. А пока ограничимся общим заключением: с позиции такого рода «критики» соцреализм — это суть проявление «сталинизма в культуре», ориентированного на воспроизводство социально-политического института власти сталинского режима.
Да, такое явление конечно же существовало, и примеров этого было немало (этот вопрос специально освещен в главе «Предпосылки превращенных форм соцреализма», раздела «Превращенные формы социалистического реализма» данной работы), но, во-первых, не только превращенные формы соцреализма определяли лицо советской художественной культуры и ее создателей. Во-вторых, редуцирование превращенных форм соцреализма к его единственной сущности не может быть ключом к пониманию сути даже такого феномена, как «сталинизм в культуре». Подтверждением этого является то обстоятельство, что многие, так называемые, критики соцреализма в действительности говорят не столько о сущности данного метода, т.е. его противоречиях, сколько о сложившейся вокруг него культурно-исторической ситуации. Важность последнего для понимания исследуемого вопроса нельзя недооценивать, но в то же самое время к нему нельзя сводить и все существо проблемы, что на самом деле как раз и происходит.
Господство контекстуального дискурса проблемы соцреализма, несмотря на разнообразие сопровождающих его комментариев тем не менее говорит о том, что из логики такого рода «критики» нельзя вскрыть ни сущность соцреализма, ни его превращенные формы. Более того, методология, которая строится на принципах «весьма приблизительно и принципиально условно», объективно вытекающих из абстрактного подхода к проблеме соцреализма, не позволяет в полной мере решить даже задачу описания данного метода
