проведены линии жизнеповедения героев, а их высказывания порой афористичны и точны, как математические формулы.
На старом плавучем маяке дослуживает последнюю вахту старый капитан Фрайтаг, а с ним – команда, из шести человек. В последнюю вахту он взял с собой восемнадцатилетнего сына Фреда, с которым у него явное взаимонепонимание, достаточно ясно прочерченный писателем конфликт «отцов и детей». Сын находится в том возрасте, когда девиз «подвергай все сомнению» обращается прежде всего на родителей; и жизнь, и позиция, отца оказываются предметом критического и даже негативного отношения сына. Отец пытается, но не может найти с ним контакт. Ситуация нарастающего конфликта, недоверия и отчуждения провоцируется и катализируется внезапным обстоятельством. Моряки спасают терпящую бедствие шлюпку, в которой оказываются три преступника: два полудегенеративных брата Эдди и Ойген и их интеллектуальный вожак доктор Каспари. Команда плавучего маяка оказывается в положении своеобразных заложников, которые должны сами за себя заплатить выкуп – отправить бандитов на берег и при этом умолчать об их присутствии на борту маяка.
Штурман Ретхорн предлагает (при полном одобрении команды и сына капитана) захватить бандитов, но наталкивается на неожиданное сопротивление капитана, который бормочет невнятно, что «не так-то легко беседовать с дулом пистолета» и, объясняя свою позицию, говорит то, что кажется всей команде и прежде всего его собственному сыну типичной трусостью и соглашательством: «Хочу мира на последней вахте… И хочу, чтобы мы все здравыми и невредимыми высадились на берег, когда судно вернется в порт. Ни одного не должно недоставать при швартовке». В результате дальнейших перипетий от руки бандита погибает один моряк, доктор Каспари разгадывает план капитана, хотевшего отправить бандитов на плохо починенной шлюпке, с таким расчетом, чтобы у нее снова сломался мотор, – тем легче сдать их в руки полиции, не рискуя жизнью безоружных людей. Разгадав план капитана, Каспари с ехидством говорит ему, что капитан не подумал «о том, что само судно, ваш плавучий маяк, в крайнем случае, тоже способно ходить под парусом, хоть и было построено, чтобы стоять на цепи». Ответ капитана ясен и недвусмыслен: «Пока я на борту этого судна, оно никогда не оставит свой пост». Более того, он предупреждает Каспари не делать этого, пугая неопределенной угрозой: «Если вы вздумаете силой поднять якорь этого судна, вы кое-что увидите. Вы можете все испробовать на этом судне, только не это. Вы поразитесь». И, как и положено в произведениях, склонных по своей пропедевтической сути к притче, капитан жизнью доказывает высказанный им тезис. Угрожая автоматом, бандиты требуют поднять якорь, Ретхорн готов согласиться, апеллируя к прежнему требованию капитана («Я говорю лишь то, что ты нам все время говорил»), но Фрайтаг непреклонен и обращается к Ретхорну с фразой, за внешней неуклюжестью которой скрывается своего рода ключ к проблематике повести: «В отличие от тебя я знаю, что и когда того стоит. Я отдаю себе отчет в том, что для чего годится и в какое время». И капитан идет на автомат бандита, вынуждая всю остальную команду своим примером следовать за собой; он тяжело ранен, но бандиты схвачены, а маяк остается на месте, «предостерегая суда о блуждающих банках и указывая фарватер через минное поле». Похоже, что и Фред, сын Фрайтага, не только понял позицию отца, но и принял ее как жизнеопределяющую.
Попробуем и мы понять позицию Фрайтага, ибо, в сущности, именно ради того, чтобы сказать о ней, и построил Ленц этот плавучий маяк в море, ограничив место действия его бортами, а время – всего несколькими днями, создав тем самым некую художественную модель, позволяющую читателю отчетливо увидеть и прочувствовать жизненную ситуацию, с которой ему в завуалированном виде частенько приходится сталкиваться, но здесь обретающую выразительность символа. Символика маяка известна нам с детства: «Дети, будьте как маяк! Всем, кто ночью плыть не могут, освещай огнем дорогу!» В повести, правда, немножко иной ракурс. Маяк здесь плавучий, как «плавуча» человеческая психика, но он должен быть незыблем, как должны быть незыблемы нравственные устои человека. Об этом и идет в повести речь. Но что значит – нравственные устои? Как реализуется это понятие в сюжете повести?
Ситуация достаточно прозрачная. Полюс зла в повести обозначен с предельной ясностью. Бытовой случай захвата небольшого судна бандитами превращается под пером Ленца в своеобразное исследование принципов, на которых должна основываться борьба, со злом, а сами бандиты – в носителей мирового, метафизического зла. Во всяком случае, намек на такое их понимание в тексте присутствует. Рассказывая о себе, доктор Каспари с иронией говорит, что, по преданию, в их добропорядочной семье каждые сорок лет рождался злодей, и вот на одно такое сорокалетие выпало и его рождение. Эта отмеченность роковой печатью зла, напоминающая романтические легенды о родовом проклятии, о вселении дьявола в душу рядового обывателя, как бы подтверждается и другими словами доктора о том, что он любит жить чужими жизнями (вспомним, что дьявол, как правило, паразитирует на живой жизни и не живет собственной), что он для начала воспользовался обликом своего утонувшего брата-близнеца, выдав себя за него (опять-таки характерный сказочный мотив подмены близнецов); не случайно, видимо, что он угадывает самые затаенные мысли Фрайтага, и самое главное – ему недостаточно просто перебить команду, запугать капитана, а важно совратить его, заставить изменить самому себе и своему делу, поэтому и ведет он с ним в течение нескольких дней длинные беседы, что, казалось бы, должно противоречить элементарному чувству разбойничьего самосохранения.
Но в мировой литературе дьявол выступает чаще всего именно как собеседник, провоцирующий слабость человека. Ясности Фрайтага он пытается противопоставить темноту. Он не просто, скажем, требует, чтобы запись о них не попала в вахтенный журнал, он философствует: «А что, если вы вообще не упомянете о нашем посещении, оставите белое пятно, так чтобы потом никто уже не мог решить, что на самом деле произошло? Почему бы вам не попробовать просто пропустить это все: как вы нас спасли, какая была погода, что произошло на борту, – не упоминать об этом в вашей бухгалтерии, и сразу же у вашего судна появится тайна, темное пятно. И потом когда-нибудь станут говорить: “Тогда, на плавучем маяке, перед зимними штормами”, – но никто ничего не будет знать наверняка».
Как же противостоять этому злу? Ретхорн сразу предлагает экстремальное решение: захватить, перебить, даже рискуя жизнью всех. Но какова основа этого решения, и почему Фрайтаг протестует против него?
«Ретхорн подтянул галстук, пригладил ладонями волосы на висках и сказал:
– Мы обязаны что-то предпринять. Это наш долг.
Фрайтаг устало приподнял плечи:
– Перестань, от этого слова с души воротит. Не могу его больше слышать без
