находит ее красивою и приятною» (Хангалов М. Н., 1903. С. 105). Похожие фольклорные сюжеты мы встречаем и за пределами урало-сибирской территории. В русских народных сказках царевна-невеста обычно бывает «сама вся чистая, да такая красавица, что и вообразить лучше нельзя: видно, как из косточки в косточку мозжечок переливается» (Афанасьев А. Н., 1985. С. 273).
Однако эти «светлые» девичьи проявления могли быть использованы в обманных целях и порою служили прикрытием для темных дел. Иногда «прозрачность» напускали на себя злые чертовки и ведьмы, чтобы завлечь и погубить благородных богатырей. В якутской сказке «Белый юноша» навстречу герою «из самой большой урасы выходят отлично-хорошие женщины в трех пестроплечих жеребячьих дохах, держа на локтях три высоких берестяных туеса (с хмельным напитком. — М. К.). Сквозь платье у них видна кожа; сквозь кожу видно тело; сквозь тело видны кости; сквозь кости виден мозг; с нежно-серебряными щеками, с сияющими висками, с волнующим ликом» (Худяков И. А., 1890. С. 145). Юноша, конечно, тут же воспылал страстью к ним, потерял контроль над собой, за что жестоко поплатился: мнимые красавицы низвергли его в бездонную пропасть, т. е. в Нижний мир.
Но нечистая сила стала столь многоликой и изощренной, скорее всего, на поздних этапах первобытности. В ранней первобытности «прозрачность» символизировала добро и свет и вряд ли могла маскировать зло и тьму.
На древних уральских петроглифах «прозрачный» лось нередко изображался под знаком солнца и небосвода, чем подчеркивалось его особое место в структуре видимого мира. Считалось, что в своем главном космическом выражении — в виде созвездия Лося (Большой Медведицы) — он влияет на благосостояние земных людей. Остяки, например, верили, что бывают годы, когда Лось движется по небу быстрее других созвездий и в иные зимы уже в ноябре или в начале декабря занимает на небосводе то место, где должен был бы находиться в январе. В такие годы весна ранняя, дружная, добывается много рыбы и зверя.
Придание черт лося (и оленя) той или иной вещи возводило ее в ранг священного предмета. В Васюганье до недавних пор ханты изготовляли деревянные молоты, рабочая часть которых оформлялась в виде головы лося. Их оставляли у священного кедра; считалось, что это приносит удачу в промыслах. Лосиные (и оленьи) рога ассоциировались с вершиною мирового дерева. У чукчей «иногда несколько пар больших (оленьих) рогов прикрепляется к верхушке длинного шеста, крепко вогнанного в землю; это есть особая жертва верховным существам или Зениту» (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 72).
Сибирские аборигены воспринимали лося (и оленя) как главное промысловое животное, как основной источник жизни. Примечательно, что на древних уральских писаницах изображения лося часто сочетались с изображением загонных оград. В. Н. Чернецов усматривал в этих наскальных рисунках отображение календарных обрядов, темой которых было «привлечение добычи в ловушки и удержание ее в них», а также «весеннее оживание природы и идея размножения» (Чернецов В. Н., 1971. С. 83). Тотемистическая же идея если и наличествовала, то в самом общем плане — на уровне признания родственной связи человека со всей окружающей живой Природой.
Столь же чтимым животным в сибирской охотничье-рыболовецкой среде был бобр. Самые ранние из достаточно явных и определимых его скульптурных изображений представлены в неолитическом фигурном кремне, но практически все эти находки лежат за пределами урало-сибирской территории — в смежных районах Восточной Европы. В Сибири достоверно угадываемые изображения бобра лично мне известны начиная с бронзового века. Это — немногочисленные каменные и глиняные фигурки, выполненные, к сожалению, весьма обобщенно, отчего в ряде случаев невозможно с определенностью отличить бобра от ящерицы или черепахи (Молодин В. И., 1992. Рис. 63, 64).
Художественно-изобразительный сибирский бобровый «бум» начинается после перехода от бронзового века к железному — примерно с середины I тысячелетия до н. э. В это время на Урале и в Западной Сибири, с заходом в Восточную Сибирь, широко распространяются литые бронзовые изображения бобра, известные из находок на р. Лозьве, из сборов в Чердынском уезде, из жертвенного комплекса на поселении Вуграсян-Вад в Нижнем Приобье и др. (Чернецов В. Н., 19536. Табл. XVI: 6, 7; XVIII: 6–8,10; Старков В. Ф., 1973. Рис. 3–6; Полосьмак Н. В., Шумакова Е. В., 1991. Рис. 24, 25). Одновременно появляются гравированные рисунки бобра на бронзовых предметах — бляхах, зеркалах и др.
Образ бобра в сибирском язычестве тоже весьма сложен и противоречив. С одной стороны, он считается «чистым» зверем; мех его по ценности приравнивался к благородным металлам — золоту и серебру, а бобровая струя использовалась сибирскими аборигенами как наиболее действенное очистительное средство, избавляющее человека от любой скверны. Именно из-за меха, из-за бобровой струи и еще из-за резцов, используемых в качестве украшений, талисманов и оберегов, бобр в сибирской тайге издревле считался одним из самых ценных промысловых животных.
Бобровая струя в свежем виде представляет собой желтоватую мазеобразную ароматическую массу. Она содержится в области половых желез бобра в двух «мешочках», каждый из которых весит от 50 до 250 г. При домашнем использовании струя хранилась прямо в «мешочках», а для продажи высушивалась в дыму, отчего становилась коричневой и твердой, наподобие камеди. В 1880-е гг. струя от одного бобра стоила в Нижнем Приобье в 2–4 раза дороже бобровой шкуры.
При раскопках Еловского поселения периода поздней бронзы на юге Томской области (XII–IX вв. до н. э.) оказалось, что бобр, судя по костным остаткам, составлял по числу особей почти половину охотничьей добычи жившего здесь населения. Возможно, этот факт отражает повышение уже в бронзовом веке спроса на «бобровый товар» со стороны южных пастушеско-земледельческих и земледельческих стран. До раннего средневековья центры пушной торговли располагались в южной половине урало-западносибирской тайги. Однако с рубежа I и II тысячелетий н. э. удельный вес пушной охоты в южнотаежной полосе снижается и центры пушной торговли переносятся в Нижнее Приобье (Могильников В. А., 1990. С. 25).
Жизнь «бобрового народа» в представлении сибирского населения мало чем отличается от жизни людей и даже во многих отношениях превосходит меру людских способностей и возможностей. Бобры запруживают речки и поддерживают их на необходимом уровне. Легко валят деревья, распиливают их на бревна, оценив достоинство которых, доставляют те либо к плотине, либо к жилью, либо к пищевой кладовой. Строят себе прочные и вместительные бобровые «хаты» со спальней и столовой, с лазом под воду, где у них хранится зимний древесный пищевой запас. Западносибирские аборигены верили, что бобры любят ходить друг к другу в гости, празднуют свадьбы, делают своим детям разнообразные деревянные игрушки, изготовляют всякую домашнюю утварь, хоронят своих покойников на особых
