бобровых кладбищах. Нередко воюют между собой и договариваются о мире. Имеют рабов, которых бывалые охотники легко отличают от других бобров по чрезмерной худобе и сильно потертой шерсти на спине.
В то же время, несмотря на многие свои земные, человеческие качества, бобр считался «нижним» зверем — прежде всего из-за своего преимущественно водного образа жизни. Водная стихия практически у всех сибирских народов ассоциировалась с Нижним миром, при этом Водяной и хозяин Преисподней считались одинаково темными, опасными существами. В таежном Обь-Иртышье на бронзовых бляхах и зеркалах эпохи железа с изображениями вселенской символики рисунки бобра всегда расположены в нижней части композиции, т. е. бобр символизирует на этих схемах нижний блок структуры Мироздания.
Все это, а именно: явный приоритет промысловой и товарной значимости бобра, его семантическая связь с подземным миром, отсутствие специфических признаков табуирования и др., — не соответствует понятию тотема, во всяком случае, в его традиционном, классическом понимании.
Здесь необходимо отметить, что в научной литературе последнего полустолетия трактовка тотемизма становится все более широкой и расплывчатой. Так, А. Элькин, анализируя тотемические проявления во всей их обрядово-ритуальной, социальной и биопсихологической многозначности, выделил два основных аспекта — структурный и функциональный, каждый из которых, в свою очередь, содержит в себе несколько позиций: индивидуальный тотемизм, родовой, половой, локальный, множественный, общественный, культовый, тотемизм сновидений, тотемизм зачатия и т. д. (Элькин А., 1952). Если к тому же учесть разные уровни прямой и опосредованной связи тотемизма и зоолатрии (культа животных), тотемизма и экзогамии, тотемизма и шаманства, тотемизма и анимистических верований, то все наши попытки определить его как «научное понятие» окажутся спорными, если не тщетными.
Поэтому во избежание разночтений еще раз напомню, что я понимаю тотемизм в его изначальной, «классической» интерпретации, т. е. как комплекс представлений о происхождении тех или иных экзогамных человеческих коллективов от определенных животных, растений и даже от «неживых» элементов Природы.
Если подходить к сибирскому тотемизму с позиций классической его трактовки, то все сказанное выше о медведе, лосе и бобре не вполне совместимо или вообще несовместимо с тотемическими верованиями. Так, родовые названия Лось, Медведь, Бобр, имеющие место у оганских остяков, К. Ф. Карьялайнен рассматривает как обычные ассоциативные наименования, даваемые согласно тем или иным внешним, внутренним и прочим признакам, а также по знамению, в память предков и пр. (Карьялайнен К. Ф., 1996. С. 41). Иными словами говоря, эти и другие «звериные» названия — в большинстве случаев всего лишь имя, которое обязаны были иметь и отдельный человек, и род, и племя, и народ в целом.
Безусловно, имя, данное «в честь» или в силу сходства с эпонимом, налагало определенные обязательства по отношению к своему эпонимному «тезке», будь он зверь, птица, растение и пр., но эти отношения далеко не всегда предполагали прямую кровнородственную связь по линии «предок — потомок». Здесь часто происходит путаница понятий: «родовой покровитель», «эпоним», «тотем». Тотем, естественно, покровительствует роду, но покровитель как таковой не обязательно тотем. Отождествление этих понятийно неравноценных категорий препятствует правильному пониманию критериев отличия зоолатрии как таковой от тотемизма.
Волк, собака и прочие звери
Археологические и этнографические материалы свидетельствуют об особом отношении сибирских аборигенов к волку. Рисунки волка встречаются среди древних наскальных изображений Сибири — например, на писанице Токко в Якутии (Кочмар Н. Н. и др., 1996. С. 85). В железном веке культовые изображения волка особенно впечатляюще представлены бронзовыми фигурками из Истяцкого клада в Среднем Прииртышье, с поселения Вуграсян-Вад в Нижнем При-обье и др. (Чернецов В. Н., 1953 б. Табл. XXII, XXIII; Старков В. Ф., 1973. Рис. 7: 1–6). Н. В. Полосьмак и Е. В. Шумакова находят черты волчьего обличья у трех бронзовых (медных?) фигурок кулайского времени из разных мест Среднего Обь-Иртышья (Полосьмак Н. В., Шумакова Е. В., 1991. С. 74; рис. 38).
Сразу же замечу, что в почитании сибирскими аборигенами волка трудно усмотреть признаки тотемизма; скорее, к волку относятся как к недоброму существу иной «пространственной» ориентации. Чукчам, например, волк внушает особый суеверный страх; во многих отношениях он приравнивается к злому духу (Богораз В. Г., 1901. С. 44).
Энцы использовали волчью лапу в магических целях — в частности, в действиях, направленных на отыскание и жестокое наказание похитителя оленей. Присутствие в чуме даже частицы волка (лапы, шкуры, клыка) отпугивало злых духов, ибо сила волка, как и медведя, была способна одолеть любую другую нечистую силу. Поэтому волчьи шкуры у энцев считались показателями богатства и силы и обязательно включались в выкуп за невесту.
Остяки «медведей и волков почитают своими божествами». Самая нерушимая клятва у них — присяга на медвежьей голове, а за неимением таковой — на медвежьей или волчьей шкуре (Шавров В. Н., 1971. С. 9). Считалось, что волк, как и медведь, был некогда человеком, которого боги превратили в зверя за нарушение заветов предков или иные грехи. По другой мифологической версии, волк — бывший небожитель, сосланный на землю за святотатство и непослушание. Это весьма напоминает известный в сибирской мифологии акт ссылки «вниз» одного из божественных братьев-сотворцов, а именно создателя негативных категорий Мироздания, ставшего затем в соответствии со своими «низменными» наклонностями хозяином Нижнего мира.
Таким образом, почитание волка в сибирском язычестве во многих отношениях сродни почитанию медведя, но в целом волк — более злобное существо, что достаточно наглядно выражено в его изображениях. Поза волка, как правило, агрессивна, демонстрирует стремление догнать, напасть, уничтожить. Интересно, что в наскальном искусстве Алтае-Саян и Восточной Сибири фантастический зверь, пожирающий Солнце, иногда напоминает по облику волка (Окладников А. П., Мазин А. И., 1976. Рис. 59: 1). В этой связи приходит на ум образ мифического волка по имени Сколль из древнескандинавской «Эдды», мчащегося по небу за солнечной колесницей, которую ему при окончании Мира предназначено догнать и пожрать (тогда как его брат Гати проглотит Луну):
Станет питаться он мясом умерших,
Кровью обрызжет престолы богов.
Померкнет свет Солнца, и годы последуют
Злые для Мира…
(Эдда, 1917. С. 104)
Из вышеизложенного видно, что волк в сибирском язычестве скорее выглядит как карающий меч богов, олицетворение былых и предстоящих апокалипсисов.
В то же время на юге Сибири, в пределах тюркского ареала, тотемная роль волка выглядит более явственной. В китайской династической хронике Чжоу-шу при описании событий 556–581 гг. излагается тюркская легенда, согласно которой предки тюрок были некогда истреблены соседями (далее цитирую эту легенду в изложении и трактовке В. А. Кореняко): «В живых остался лишь изуродованный врагами десятилетний мальчик, которого
