с производством металлических изделий (Кирюшин Ю. Ф., Малолетко А. М., 1979. С. 169). На городище периода поздней бронзы Чудская Гора (около рубежа II и I тысячелетий до н. э.; сузгунская культура; Омская обл.) выявлена жертвенная площадка, где с останками человека лежали кости и черепа собак. При раскопках Усть-Полуйского городища в Нижнем Приобье (железный век) обнаружена груда собачьих черепов не менее чем от 15 особей.
В остяцком героическом сказании есть такой эпизод: сраженный остяцким богатырем самоедский богатырь завещает своим подданным жертвовать на месте его гибели «хвостатых шерстистых собак» (Patkanov S., 1900. 3. 29). Обычай принесения в жертву собак наблюдался в Сибири и в новое время. Чтобы не утонуть, северные западносибирские аборигены, отправляясь в путь на лодке, бросали в воду задушенную собаку. Нганасаны, молясь о ниспослании жизненных благ, жертвовали собак Матерям Природы: Земле-Матери удавленную собаку оставляли на земле; Воде-Матери — топили в реке; Тайге-Матери — вешали на дерево.
Имеются сведения, что «сидячие» коряки держали в прошлом, помимо обычных, еще и особых «жертвенных» собак, специально предназначенных для приношения богам (Дитмар Г., 1856. С. 30). У нивхов, нанайцев, айнов считалось, что собаки как жертвенный дар угоднее богам, чем любое другое животное, что особенно зримо выражено в ритуалах Медвежьего праздника.
Адам Брант во время своего путешествия в Китай (конец XVII в.), проезжая через Нерчинск, стал очевидцем своеобразной тунгусской клятвы. Дело было так: один тунгус обвинил другого в том, что тот сжил со света своим колдовством многих его сородичей. Тогда в присутствии русских воевод «обвиняемый взял в руки живую собаку, положил ее на землю, вынул нож и вонзил его ей в тело прямо под левую лопатку. Затем он присосался к ране, пил кровь из нее и, наконец, поднял собаку вверх, чтобы высосать оставшуюся кровь» (Идее И., Брант А., 1967. С. 156).
По «святости» собаки в ряде случаев приравнивались к лосю. Обские угры, например, верили, что старая собака, как и старый лось, способна превратиться в подземное чудовище (мамонта). Верный признак предстоящего превращения: собака (как и лось) начинает есть землю. Ханты и манси при обтягивании бубна наряду с лосиной и конской кожей использовали также собачью шкуру. Кондинские манси, возвращаясь с похорон, «очищались» собакою, бросая ее через плечо, так как считалось, что умершие боятся собак и их следов (Кулемзин В. М., 1984. С. 145).
С другой стороны, собака связана с миром мертвых. Эпидемии, по обско-угорским поверьям, часто приходят в виде черной собаки. Болезнь и смерть человека, согласно верованиям манси, является делом рук собакоголовых демонов, живущих в Нижнем мире. В архиве В. Н. Чернецова есть такая запись: «Собака (у манси. — М. К. ) — злой дух… Она приносит болезнь, неподвластную шаманам. Человек кормит, ласкает собаку, поэтому дух теряет власть» (Кулемзин В. М., 1984. С. 160).
Так же неоднозначно оценивали собаку и другие сибирские народы. В одних случаях она очищает нечистое, в других — оскверняет священное. Собаке, дерзнувшей вкусить медвежьего мяса, ваховские ханты отрезали в наказание ухо. Буряты верили, что есть «худые собаки, которые постоянным лаем приглашают злых духов; особенно та собака худая, которая лает и воет по-волчьи, смотря на северо-восток… Буряты убивают таких собак; если же убить считается грехом, то отдают русским или нанимают кого-нибудь убить» (Хангалов М. Н., 1903. С. 201).
Возможно, на эти собачьи «негативы» наложило печать родство и внешнее сходство собаки с волком, который слыл злым существом, связанным с Нижним миром.
Несмотря на столь сложные и противоречивые свойства, собака на ритуальных уровнях нередко приравнивалась к человеку. Ваховские ханты, если не было найдено тело утопленника, хоронили его собаку, соответственно полу погибшего. В хантыйском фольклоре встречается такой эпизод: с богатыря сняли скальп, но он не умер, так как натянул на оголенный череп собачью шкуру (Мифы, предания, сказки…, 1990. С. 168; Пелих Г. И., 1972. С. 372). У чукчей в числе личных духов-защитников человека числилась и собака, причем иногда она имела человеческое лицо (Богораз-Тан В. Г., 1939. С. 49). Эти личные духи-защитники человека, равно как и духи-помощники шамана, нередко трактуются учеными в свете «индивидуального тотемизма» (Хэкель И., 2001), но это, на мой взгляд, результат неправомерного смешения разных понятийных категорий.
Н. А. Кузнецов вслед за И. Т. Савенковым полагает, что погребения собак на кладбищах тагарской культуры Енисея (скифское время) совершались не только из «уважения» к ним, но и из-за их особой посмертной предназначенности: им вменялось в обязанность «вести и охранять умершего во время его подземных странствий» (Кузнецов Н. А., 1997. С. 75). Собаки, как и шаманы, обладали способностью видеть души умерших.
В. И. Мошинская и Н. В. Лукина считают, что предки обских угров могли приносить собаку в жертву «за душу», как некий эквивалент человеческой души, похищенной духами болезни и смерти (Мошинская В. И., Лукина Н. В., 1982). Если это мнение правильно, то не исключено, что некоторые из археологически выявленных захоронений и жертвоприношений собаки есть не что иное, как «выкуп», принесенный людьми нижним духам в надежде возвратить «украденную» теми душу своего сородича.
У собаки, судя по материалам обско-угорской этнографии, была некогда еще одна почетная «человеческая» привилегия. Манси прежде нередко помогали старым больным псам перебраться в мир иной путем особого ритуального удушения, в котором нельзя не усмотреть смыслового сходства с известным у ряда сибирских народов «почетным» убийством стариков. Во всем этом хочется видеть дань высокого уважения к собаке — древнейшему помощнику человека.
Однако в таком уважении вряд ли стоит, как это иногда делается, искать проявления тотемизма. Образ собаки, как его понимали сибирские аборигены, не имел ничего общего с образом тотемного предка. Мне думается, что высказывания З. П. Соколовой о собаке-тотеме у щекурьинских манси (и даже кошке-тотеме на р. Ляпине, средней Оби и Казыме) (Соколова З. П., 1971. С. 224) не более как недоразумение, связанное с нашей давней привычкой трактовать любое свидетельство почитания животных или уважительного отношения, к ним исключительно в тотемистическом ключе.
Весьма туманные предположения о тотемной роли собаки у селькупов Верхней Кети (Пелих Г. И., 1998. С. 60) и волка у некоторых групп чукчей (Симченко Ю. Б., 1993. С. 150) вряд ли следует принимать как очевидность. Скорее, речь здесь должна идти не о тотеме, а о духе-охранителе.
Едва ли есть необходимость подробно характеризовать культовый статус других сибирских наземных и подземных (норных) животных. Отсутствуют даже косвенные этнографические свидетельства тотемной принадлежности пресмыкающихся (змеи, ящерицы). Селькупы считали змею покровительницей и охранительницей души-тени во время следования последней в мир
