Проказа, которую теперь из деликатности называют болезнью Хансена, чтобы не оскорбить чувства тех, кто считает, что от перемены названия этот недуг сделается менее заразным и страшным, среди наси была распространена очень мало. Проказа могла явиться только извне, и люди береглись от нее как могли. Помню случай, когда один наси, много лет проживший где-то за Сягуанем, вернулся в родную деревню к своей семье. Он болел проказой в продвинутой стадии, и вся деревня заявилась к нему с требованием: либо он уезжает туда, откуда приехал, либо совершает ритуальное самоубийство. Он выбрал последнее. Ему подали чашу со страшной масляной настойкой черного аконита. Тело кремировали.
Проказа изредка случалась среди миньцзя, белых ицзу и сычуаньских поселенцев, а также среди тибетцев. Но распространена она была значительно меньше, чем заявляли в своих отчетах миссионеры. Небольшой лепрозорий имелся в Эръюане, в 250 километрах к югу, в регионе, населенном миньцзя, но заполнен он был лишь наполовину. Я — не ученый, никогда не занимался систематическими исследованиями проказы и не читал о причинах ее возникновения. Однако за многие годы жизни в Китае и путешествий по всей стране и вдоль ее тибетской границы я имел возможность увидеть и сравнить условия, в которых жили и работали группы людей, больше всего подверженные проказе, и те, кого эта болезнь практически не затрагивала. Я видел зеленые, плодородные, на первый взгляд райские долины, где эта болезнь свирепствовала. Почему? В то же время в других местах, бедных и неблагоприятных на вид, проказы не было и следа. В чем тут дело? Я часто бывал и останавливался в долине Мошимянь в провинции Сикан, где располагался крупный католический лепрозорий, в котором проживали около пятисот пациентов. Эта укромная долина была, вне всякого сомнения, одним из прекраснейших мест в мире. Она простиралась на высоте по меньшей мере двух с половиной километров над уровнем моря, обрамленная со всех сторон высокими, покрытыми снегом горами, а климат там круглый год был весенний. По обе стороны долины неслись два ревущих потока чистой ледниковой воды. Подножия гор были покрыты бескрайними лесами, цветы сплошным ковром устилали горные луга и лесные поляны, вдоль хребтов свободно росли редчайшие разновидности лилий, воздух был наполнен густым цветочным ароматом и гудением мириад пчел, а почва представляла собой богатый чернозем. В хорошо продуманных, ухоженных садах и огородах католической миссии созревали самые разнообразные фрукты и овощи — сочные помидоры, крупные перцы, белокочанная капуста, стручковая фасоль.
И тем не менее на долине лежало клеймо проказы. Здесь проживало приблизительно триста семей сычуаньских поселенцев, и в каждой из них был по меньшей мере один больной. Дурная слава «прокаженной долины» была столь велика, что жители Дацзяньлу, столицы провинции, расположенной по другую сторону хребта Яжакан, ни за какие деньги не купили бы ни курицу, ни яйцо, привезенное из долины Мошимянь.
Я решил пристально понаблюдать за привычками и рационом местных жителей, чтобы сформировать какую-нибудь гипотезу по поводу распространения страшной болезни в этом счастливом уголке. Народ здесь был довольно грязен — грязнее обычного, — и в домах тоже царили грязь и неряшество. Отчего? — спросил я. Мне ответили, что вода здесь слишком холодна для купания. Что до их рациона, ели они дважды в день — поздно утром и вскоре после заката, питаясь соевым творогом, приправляя его красным перцем, чтобы придать ему хоть какой-то вкус, и супом из ломтиков картошки, а также неизменным рисом. Такую однообразную, скудную пищу они ели изо дня в день. Иногда картофельный суп заменялся супом из репы, либо список блюд дополнялся вареной фасолью. Я спросил, едят ли они кур, яйца, свежую свинину и овощи — наподобие тех, что растут в миссионерском саду. Нет, ответили мне: есть курятину, яйца и свинину — чересчур большая роскошь, все это выращивается на продажу, а деньги для крестьян лишними не бывают. Да уж, подумал я: их привычка целыми днями курить опиум действительно требует денег. Что до новомодных овощей в миссионерских огородах, предки прекрасно обходились без них, а значит — и мы обойдемся, рассуждали крестьяне. Кроме того, прибавляли они, некоторые овощи — в особенности помидоры — по слухам, ядовиты и появляются на свет в результате соития собак. «Что же миссионеры? — возражал на это я. — Они эти овощи едят, и никто из них еще не умер». — «Ох, — со знанием дела отвечали мне мужики, — у вас, иностранцев, организм по-другому устроен — что для вас здоровье, то нам смерть».
Вид они имели слабый и истощенный, кожа у них была похожа на пергамент, а глаза лихорадочно блестели от опиума. Чем им можно было помочь, как их можно было убедить? Добрые католики наверняка перепробовали все возможные подходы, но на этих вялых, твердолобых людей, фанатично цепляющихся за свое невежество, не действовало ничего.
По приглашению нескольких черных ицзу я направился из Мошимяни вниз по течению прекрасной реки Тату — в деревню под названием Гелува. Затем мне пришлось взобраться на таинственное плато Юньшаньпин, лежащее на высоте 3,3 км над уровнем моря, где проживал этот народ. Жили ицзу очень бедно, но в чистоте, и вид у них был бодрый и здоровый. Я провел у них несколько дней. Даже не принимая во внимание торжественных обедов и ужинов в мою честь, питались они хорошо. Они постоянно употребляли свинину, курятину и говядину — печеную, жареную и вареную. Они ели картошку и гречневые лепешки и за каждым приемом пищи пили гречневое и медовое вино под названием жи-у. Опиум они не курили. С мытьем у них тоже обстояло плохо, однако здоровье их было выше всяких похвал. Прокаженных среди них не было — они содрогались при одном упоминании об этой болезни.
Миньцзя, проживавшие в окрестностях Лицзяна, существовали на однообразном рационе из риса с небольшим количеством соевого творога или его аналогов — либо риса, приправленного перцем чили. И болели проказой. Сычуаньцы и белые ицзу тоже питались скудно и тоже болели. Не знали проказы только наси из племен, живших в Лицзяне и вокруг него, которые питались хорошо и разнообразно — как богачи, так и бедняки.
Какими бы ни были иные факторы, вызывающие проказу, это заболевание, похоже, процветает среди людей, питающихся бедно и монотонно. Неизвестно, способствует ли росту заболеваемости отсутствие гигиены, однако истощение организма, вызванное всегда одинаковой едой, наверняка играет большую роль. Тибетцы из бедных слоев населения тоже питаются крайне однообразно — неизменной цзамбой, то есть отбеленной ячменной или пшеничной мукой, и чаем, заправленным маслом, и тоже болеют проказой.
Лечение проказы, даже при помощи революционных современных средств, сульфонов, которых в те времена еще не существовало, — дело небыстрое и не дающее стопроцентной гарантии излечения. Поэтому я считал, что подобные случаи выходят за рамки моей компетенции, и направлял страдальцев на юг, к миссионерам, чему они были бесконечно рады.
Настоящим бичом Тибета и его приграничных областей была не проказа, но венерические болезни. Судя по всевозможным отчетам и рассказам путешественников, в Тибете и Юньнинском регионе от «сувениров любви» в той или иной форме страдали по меньшей мере девяно— сто процентов населения. Такое широкое их распространение объяснялось конечно же тем, что в этих краях все еще практиковали свободную любовь. Лицзян эта беда затронула лишь отчасти — благодаря строгости правил здешнего института брака и благодаря тому, что мужчинам-наси предписывалось проявлять любовный интерес исключительно к женщинам их собственного племени. Те немногие из наси, кто страдал от нехороших болезней, вероятнее всего заразились за пределами Лицзяна. Наибольшее подозрение в таких случаях падало на вернувшихся домой солдат.
Тибетцы и до какой-то степени лю си, матриархальный народ, живущий на территории Юннина, за много десятилетий, а то и столетий выработали у себя довольно стойкий иммунитет к сифилису. Больные переносили его в достаточно легкой форме, и даже на третьей стадии он действовал на них менее разрушительно, чем на представителей других народов. На прочие нации, в особенности на европейцев, мягкость тибетской разновидности сифилиса не распространялась — европейцев, заражавшихся от тибетцев, эта болезнь одолевала с такой силой, что без неотложного лечения конец наступал в среднем месяца через три.
Распространение сифилиса и гонореи в Тибете и Юннине заметно влияет на уровень рождаемости в этих краях. Население Тибета определенно сокращается, а в Юннине дети страдают от кератита, вызванного врожденным сифилисом. Тибетское правительство давно озабочено этой проблемой и даже собиралось внедрить план всеобщего лечения от венерических болезней, однако акция подобного масштаба оказалась ему не под силу. Эта колоссальная, ужасная беда усугубляется легкомыслием и полнейшим равнодушием больных. Заразившись сифилисом, они беспечно считают, что ничего хуже простуды с ними случиться не может, а поскольку первая стадия сифилиса действительно напоминает начало простуды или гриппа, эти невежественные люди убеждены, что поставили себе верный диагноз. Являясь ко мне за лечением, они всегда говорили, что простудились и что беспокоиться тут точно не о чем. Новость, что больны они вовсе не простудой, неизменно повергала их в шок. Помню, как ко мне пришел один зажиточный тибетец, имевший явные симптомы этой неприятной болезни. Услышав от меня правду, он пришел в ужас.
