— Нет, не может быть! — воскликнул он. — Это простуда, не более того.
— И как же вы ее подхватили? — спросил я.
— Простудился во время верховой езды, — ответил он.
— Что ж, — заметил я, — видимо, вам попалась неудачная лошадь.
Пациенты шли сплошной чередой — тибетцы, лю си, иногда представители других народов. Но я не припоминаю, чтобы хоть один наси пришел ко мне лечиться от сифилиса или гонореи. Как я уже говорил, тибетский сифилис щадил его носителей, так что для излечения обычно требовались всего два-три укола, но в большинстве случаев лечение оказывалось неблагодарной, безнадежной задачей, поскольку пару-тройку недель спустя пациенты возвращались, заразившись заново. По большей части это был сизифов труд, и я, признаюсь, порядочно от него устал.
Так протекали мои приемные дни. Больные приходили непрерывно, день за днем, год за годом. Сталкивался я и с другими болезнями и прикладывал все возможные усилия, чтобы определить их и помочь пациентам. Несколько раз меня даже пытались вызывать на трудные роды, но за эту грань я никогда не переступал, поскольку никакого опыта в подобных вещах у меня не было. Я всегда старался соблюдать максимальную осторожность, и если бы хоть один из моих пациентов умер, мне наверняка было бы не сносить головы.
Благодаря врачебной практике я не только завел множество новых знакомств, но и приобрел некоторое количество замечательных, верных друзей. За услуги и лекарства я никогда не брал ни цента, однако порой люди все же приносили несколько яиц или горшочек меда, и отказываться от этих незамысловатых подарков было непросто. Помню, однажды я не хотел брать у старушки яйца, которые она мне совала, чем вызвал ее возмущение.
— Почему не хочешь? — пронзительно заверещала она. — Яйца свежие, хорошие. Я тебе не дрянь какую— то даю.
Что я мог на это ответить?
Однако не все в моей практике шло гладко, поскольку хитроумные торговцы и лавочники Лицзяна вели непрерывную охоту на мои запасы лекарств. Некоторые из них были со мной обезоруживающе честны. Они говорили:
— Ты получаешь запасы из Американского Красного Креста (впоследствии это был Международный Красный Крест) совершенно бесплатно и бесплатно их выдаешь. Лекарства эти хорошие, ценные и стоят на черном рынке больших денег. Отчего бы тебе не продать нам хотя бы половину? Никто об этом не узнает. Мы хорошо заплатим, а приличная сумма в твердой валюте тебе не помешает. — После этих слов они потирали руки в предвкушении сделки.
Я не злился на них, не пытался выставить за дверь. Китайским этикетом я владел на уровне, для иностранца практически идеальном. Не помню в точности, что именно я им отвечал, но наверняка я бесконечно вежливо и в то же время твердо давал понять, что расстаться с лекарствами у меня нет никакой возможности.
На этом, однако, попытки завладеть лекарствами не кончились. Ко мне начали ежедневно заходить женщины, которым требовались то десять таблеток сантонина для больного ребенка, то двадцать таблеток аспирина для страдающего мужа, то десять или двадцать доз сульфадиазина еще для какого-нибудь прикованного к постели больного — и так далее, с бесконечными вариациями. Поначалу я выполнял просьбы без колебаний, восхищаясь самоотверженностью женщин, готовых преодолевать такие расстояния, чтобы помочь родным или друзьям. Я понял, что происходит, только после того, как мой повар сообщил, что видел наш сантонин, сульфадиазин и аспирин в продаже на черном рынке по полдоллара за таблетку. На дверях клиники тут же было вывешено объявление: отныне лекарства выдаются только тем пациентам, которые явятся за ними лично. Тактика сработала, и впоследствии я старался выдавать препараты для домашнего употребления только в ограниченных количествах, за исключением случаев, когда я точно знал, что пациенту можно доверять, однако мне пришлось вытерпеть немало сцен и выслушать немало проклятий, когда я категорически отказывался выдать какой-нибудь очередной гранд-даме гору лекарств.
Другим излюбленным трюком, преследовавшим ту же цель, были записки от высокопоставленных чиновников с требованием прислать то или иное количество какого-либо лекарства с предъявителем записки — обычно посыльным. В таких случаях я выдавал несколько крупинок, многословно прося прощения за то, что запасы данного лекарства в настоящий момент практически подошли к концу. Даже мой милейший приятель, насийский доктор, очень быстро выучил дорогу к моему кабинету — он то и дело одалживал то одно, то другое, обещая вернуть аналогичный препарат через несколько дней, хотя конечно же ничего и никогда не возвращал. Очень скоро мне пришлось изобретать всевозможные причины отказа, чтобы предотвратить истощение запаса лекарств, предназначенного исключительно для бедных деревенских жителей.
По неясной причине наси одни места считали хорошими, а другие — плохими. Поначалу я не доверял подобным обобщениям, однако по прошествии времени убедился, что характеристики эти в целом верны. Например, деревня Шуво была «хорошей», а Боасы — «плохой». Обе они находились в северной долине. Ласиба, деревня на берегу озера, которую я проезжал по дороге в Лицзян, определенно имела репутацию «плохой». Но все деревни, расположенные в основной долине к югу от города, считались «хорошими». Я спросил своих друзей-наси, как может быть, чтобы все до единого жители какой-нибудь деревни были одинаково плохими. Мне отвечали, что волки живут с волками, а собаки — с собаками; подобным же образом плохим людям рядом с хорошими живется неуютно — то есть, как говорится в известной пословице, рыбак рыбака видит издалека. Лицзян в народе был известен как «хороший» город, а Хэцзин и Цзяньчжуан — как «плохие».
То, что у деревни Боасы была дурная репутация, меня почему-то всегда огорчало. Все-таки в северной долине произошло множество исторических событий, важных для народа наси; в Боасы стоял и величественный храм, посвященный Саддоку, богу-покровителю Лицзяна. Само название Боасы — «мертвые боа» — отражало героическую историю этого места. Именно здесь были побеждены и уничтожены захватчики из Юннина. Их предводительницей была сестра-ренегатка короля наси, которую выдали замуж за юннинского принца. Ее схватили и держали в плену в железной клетке на крохотном островке посреди здешнего озера. Ей позволяли есть любую твердую пищу в любых количествах, однако не давали ни капли воды, хотя водой она была окружена со всех сторон. Она умерла от жажды в ужасных мучениях. Так отомстил ей брат.
Весьма вероятно, что много столетий назад наси вторглись в Лицзянскую долину через перевалы поблизости от Шуво и Боасы. Упоминание о них и о Лицзяне имеется в хрониках династии Хань и даже в более ранних записях, однако тогда они еще не были известны под названием «наси», а название и местоположение теперешнего Лицзяна несколько раз менялось. Доктор Джозеф Рок разобрал эти древние записи в своем монументальном труде, посвященном Лицзяну и окружающим его местам, под названием «Древнее королевство наси в юго-западном Китае» — они слишком длинны и сложны, чтобы цитировать их здесь, хотя бы и частично. Из них, однако, явственно следует, что наси действительно пришли из Тибета. В их священных книгах, написанных пиктограммами, упоминаются озеро Манасаровар, гора Кайлас, яки и жизнь в юртах на горных лугах. Тибетцев наси называют «старшими братьями», а миньцзя — «младшими братьями». Их предки загадочным образом связаны со всеми богами индийского пантеона, и они заявляют, что большинство их предков и героев вылупились из яиц, произошедших волшебным образом в результате соитий гор и озер, сосен и камней, нагарадж и человеческих женщин.
Наси, бирманцы и черные ицзу, как и тибетцы, принадлежат к тибетско-бирманской ветви народов. Они действительно до некоторой степени похожи, их языки и диалекты имеют общие корни, и наиболее сильно отличает их друг от друга разве что национальный костюм и кухня. Еще со времен династии Тан наси начали по собственной воле перенимать китайские обычаи и культуру, и процесс этот до сих пор не завершился. Мужское платье у наси и китайцев практически неотличимо, однако женщины, к счастью, сохранили живописные народные наряды и головные уборы. Китайский этикет и распорядок наси приняли давно, что пошло им на пользу. При корректном с ними обращении более вежливого и сдержанного народа, чем наси, не найти. Досконально владея всеми тонкостями этикета, они судят чужаков по их поступкам, и притом очень строго. Даже посещая беднейшие деревенские дома, забывать о правилах хорошего тона недопустимо, какого бы высокого звания ты ни был.
Конечно, конфуцианская этика вытеснила и видоизменила изначальные обычаи наси, однако некоторые из них оказались весьма живучи. Женщины не должны были сидеть в присутствии мужчин или есть вместе с ними. Им также запрещалось спать в комнатах второго этажа или подолгу там задерживаться. Согласно традиции, женщины считались «грязными» существами, поэтому не полагалось, чтобы они ходили над головой у мужчин. Местные законы не давали женщинам практически никакой защиты. Жен можно было покупать и продавать хоть сотнями, а вдовы были беззащитны перед старшими сыновьями, которые могли от них бесцеремонно избавляться, хотя на практике подобное случалось весьма редко и осуждалось как проявление низости. Женским уделом был постоянный ручной труд. Женщины не роптали — и даже не возражали. Вместо этого они тихо, незаметно, как деревья, которые по мере роста пускают корни все глубже и глубже, сосредоточили в своих руках столько власти, что полностью поработили мужчин. Они изучили все тонкости коммерции и стали заключать сделки, вести торговлю землей и финансовые операции, открывать лавки и торговать. Они поощряли леность и праздность мужчин и отдавали детей им на попечение. И они же пожинали богатые плоды своих трудов, в то время как их мужья и сыновья вынуждены были выпрашивать у них деньги, даже если речь шла о сущих копейках на покупку сигарет. Здесь женщины ухаживали за мужчинами — и крепко держали их на денежном поводке. Здесь девушки дарили своим кавалерам ткани и сигареты, платили за них в харчевнях и барах. Без участия и помощи женщин в Лицзяне ничего не покупалось и не продавалось. Мужчины ничего не знали ни о товарах, выставленных в их собственных лавках, ни о цене, по которой их следовало продавать. Чтобы снять дом или купить землю, нужно было обратиться к посреднице, знавшей в этом толк. Владельцы не стали бы обсуждать сделку напрямую из страха потерять деньги, не заручившись профессиональным советом посредницы. Чтобы обменять валюту, нужно было идти к румяным девушкам-паньцзиньмэй. Тибетские караваны, прибывавшие в город, во избежание риска серьезных убытков передавали товар женщинам, которые распоряжались им дальше.
