Ознакомительная версия.
Задумаемся теперь над словами Лакана о том, что «бессознательное структурировано как язык». Мы представили образ бессознательного психотика как некоторое состояние после языка. Но похоже ли бессознательное психотика на бессознательное невротика? Во многом они должны быть антиподами друг друга. Как же структурировано бессознательное психотика, и структурировано ли оно вообще как-нибудь? И можно ли сказать, что бред – это и есть бессознательное психотика? Тогда что же является аналогией бессознательного невротика? Очевидно, сон. Но психотики тоже видят сны. Или нет, не видят? Короче, оно структурировано как язык, но язык невротика и язык психотика структурированы по-разному. В центре языка невротика, безусловно, лежит собственное Я, его эгоцентрическая позиция, и, как считал Эмиль Бенвенист (с которым, кажется, Лакан был знаком), язык вообще вертится вокруг Я. Я – это его главная ось и опора. Как же язык вертится вокруг Я? Это не язык, а речь вертится вокруг Я. Речь начинается с говорящего. Я – это тот, кто говорит «Я». Поэтому если нет Я, то нет и речи о речи. А кто говорит в речи психотика? В речи психотика говорит Оно. Да это, по-видимому, единственный вывод, который можно сделать из развития структурной лингвистики и психоанализа: в речи психотика говорящим является не Я, ведь Собственное Я утрачено, зато полностью господствует Оно.
Как же говорит Оно, какова структура его речи? Это бессознательный и, значит, безличный дискурс. Стемнело. Смеркается. «Идет дождь, но я так не считаю». А как же наш психотик Блейлера в первой главе нашей книги говорил «Я такой же человек, как все» и «Я не такой человек, как все»? Это Оно говорит: «Ты такой же человек как все, ты не такой человек, как все». Оно выполняет роль пропозициональной установки, вернее, пресуппозиции. «Это не Я говорю, это Оно говорит вместо меня», – как бы хочет сказать психотик. Как любил писать Витегншетейн: «Скажи „Мне тепло“, чувствуя при этом „Мне холодно“», так и психотику хочется сказать: «Скажи, что ты такой же человек, как все, имея в виду, что ты не такой человек, как все».
Что ему нашептывает Оно? Какие языковые структуры? Что входит в категорию безличности, которая, как можно предположить, должна тут играть немаловажную роль? Безличность – это прежде всего третье лицо единственного числа и средний род. Смеркалось. Оно смеркалось. В речи психотика нет больше оппозиции женского и мужского. Я мог наблюдать много случаев, когда психотик говорил о маме, имея в виду папу, или говорил о сестре, имея в виду дедушку. Он мог бы даже сказать: «Я пошло гулять. Мое Оно отправилось на прогулку». В начале третьего тома своих семинаров Лакан говорит удивительную вещь: «Психотик не знает языка, на котором говорит»[45], потому что он говорит на языке бессознательного. Бред психотика – это единственная ситуация, когда бессознательное говорит.
О чем же оно говорит? Что это за язык? Это язык желания. Бессознательное говорит о скрытом желании. Это открыл Фред на основе изучения сновидения. Если рассматривать «Толкование сновидений» как трактат по поэтике квазисновиденческого нарратива, то можно сказать, что желание – это глубинная тема сновиденческого дискурса в том значении, которое придано этому слову в генеративной поэтике А. К. Жолковского и Ю. К. Щеглова.
Можно ли сказать, что исполнение желания – это глубинная бессознательная тема любого бреда? В бреде отношения, наиболее приближенном к согласованному бреду, бредящий явно бессознательно желает, чтобы на него обращали внимание, потому он только об этом и говорит. Здесь этот критерий работает на 100 %. А вот если взять бред преследования, неужели человеку бессознательно хочется, чтобы его преследовали? Если это паранойяльный бред, то да. Почему же параноику бессознательно хочется, чтобы против него устраивали заговоры, преследовали инопланетяне, масоны или КГБ? Потому что это укрепляет его Эго, работает на его инфляцию. То же можно сказать и о бреде величия, а также о бреде воздействия, если он аранжирован идеями величия, как бред Коврина в рассказе Чехова «Черный монах». То же можно сказать и о бреде судьи Шребера, который мечтал превратиться в женщину, готовую к соитию, чтобы удовлетворить Бога. Но в этом случае желание выходит на поверхность, бессознательное становится на место сознательного. Шребер был настоящим психотиком. Именно он изобрел «базовый язык», которому так много уделяет внимания Лакан в семинарах «Психозы». Что такое базовый язык? Как показал, в частности, Т. Кроу, шизофрения – это болезнь языка, порча языка, злоупотребление языком.
Что первично: аффект (эмоция) или язык? Об этом раздумывали еще философы и ученые конца XIX в. В частности, был спор между Дарвином и Уильямом Джеймсом. Дарвин считал, что эмоция первична, а язык вторичен. Уильям Джеймс был убежден, что язык (там шла речь о языке тела, о жестах и мимике, но это все равно невербальная семиотика) первичен, а эмоция (аффект) является реакцией на языковой раздражитель. В отличие от Дарвина Джеймс исходил из диалогической модели языка. По Дарвину ситуация такая: «Я испытываю боль и потом уже кричу „Ай, как больно!“». Или вижу что-то приятное, и у меня появляется счастливый смех или слова «Ах, как хорошо!». Джеймс же считал, что ситуацию надо рассматривать более широко. Сначала я испытываю какой-то семиотический стимул, потом появляется эмоциональная реакция.
Бред – это прежде всего измененный трансгрессивный, диссоциированный язык. Говорить, что измененный язык бреда вторичен по сравнению с эмоциональными и интеллектуальными причинами его возникновения – все равно что говорить, что при нормальном творчестве, например, в литературе, первичны образы, а слова и предложения вторичны. Эта точка зрения была, как кажется, навсегда в серьезной науке отброшена формалистами (прежде всего в «Теории прозы» Шкловского). Только отсталая и идеологически ангажированная советская наука продолжала утверждать, что в литературе важнее и фундаментальнее образы. Также и советская психиатрия утверждала применительно к психозу практически аналогичное тому, что вульгарное социологическое литературоведение – применительно к литературе.
Но сам факт изменений в языке при бреде, слава Богу, признается не только Лаканом, но и советской школой. Так, автор монографии «Бред», вышедшей, впрочем, уже после перестройки, в 1993 году, М. И. Рыбальский пишет, что к объективным признакам бреда можно отнести, в частности, следующие: «Подозрение в особом смысле и значении каждого вопроса, реплик, высказываний врача, выдерживание длительной паузы меду вопросом врача и своим ответом, нередко отказ от ответа на вопросы (даже элементарные, например, о возрасте; разные, а иногда противоречивые по содержанию ответы на один и тот же вопрос; особенности мышления и речи (витиеватость высказываний), склонность к паралогическим повторениям, употребление неологизмов – использование известных слов в ином, необычном смысле, соединение нескольких слов в одно, применение несуществующих слов и словосочетаний, а также символических выражений; особенности письма и рисунков – измененный вычурный почерк, нелепое расположение письма – писание столбцами, в разных направлениях, разными чернилами, цветными карандашами, бредовое шифрованное содержание писем; непонятные рисунки, иногда бредовые пояснения к ним, гротесковые, абсурдные высказывания»[46].
Когда мы сомневаемся в том, что психическая болезнь – это болезнь языка (т. е. не только выражающаяся в порче и злоупотреблении языком, но произошедшая в результате злоупотреблении языком по отношению к субъекту, будущему шизофренику, со стороны шизофеногенного окружения), мы представляем себе язык по-структуралистски, как некую аутистическую систему иерархически упорядоченных уровней – язык по Ф. де Соссюру и Л. Ельмслеву. Но если представить себе язык так, как представляли его себе поздний Витгенштейн и аналитические философы, представители теории речевых актов, Дж. Остин, Дж. Серль и их последователи, как представляет его себе автор позднейшей коммуникативной концепции «языкового существования» Борис Гаспаров, то нам многое станет яснее и многие сомнения отпадут. Если язык – это не абстрактная система уровней, а нечто живое, система «коммуникативных фрагментов», то становится понятным, как осмысленный таким образом язык может вызывать психическое заболевание.
Когда Грегори Бейтсон формировал свою концепцию двойного послания, лингвистика была уже постструктуралистской, уже были сформулированы идеи позднего Витгенштейна и Остина, главная книга которого называется «Как производить действия при помощи слов?» Здесь в одном уже названии явственно содержится посылка, соответствующая лингвистическому релятивизму, гипотезе лингвистической относительности. Язык формирует реальность, а не наоборот. От того, как говорят с младенцем (говорят в самом широком смысле: кормление и пеленание – это тоже «разговор», как правило, сопровождающийся словами, которые, как считается, младенец еще не понимает), зависит, каким он будет психически. В первый год жизни ему могут «наговорить» шизофрению, во второе полугодие первого года – на «депрессивной позиции» (по Мелани Кляйн) – маниакально-депрессивный психоз. Потом, если он проходит эти стадии, он все больше крепнет, и психоз грозит ему все меньше. Но когда его начинают слишком рьяно приучать к туалету (тоже, между прочим, при помощи языка), он может потом заболеть обсессивно-компульсивным неврозом. А если его ругают на более поздней стадии за то, что он мочится в постель, это может впоследствии привести к истерии. Как ни крути, а любое психическое заболевание, невроз или психоз, зависит от того, как с ребенком общаются в первые годы его жизни. Удовлетворяет ли такой панлингвистический, пансемиотический взгляд здравому смыслу? Что же такое бред с точки зрения здравого смысла? Это некоторое расстройство интеллекта, в результате которого появляются ложные представления, нелепые с точки зрения здравого смысла, но для больного обладающие непоколебимой степенью достоверности (в общем случае). Вследствие этого расстройства сознания, в общем, до сих пор непонятного по своей природе, появляются искажения в речевой деятельности, деформация речи вплоть до полного ее перерождения в бредовый «базовый» язык, совершенно недоступный пониманию. Вот примерно так рисует картину бреда обыденный здравый смысл: расстройство сознания – а изменения языка суть следствия расстройства сознания.
Ознакомительная версия.
