ленинградец [1049]. Другой ценитель не менее пренебрежительно отзывался об опере в Кировском: «Артисты как тумбы, из-за декораций сыпалась пыль» [1050]. И дело не в том, что впечатления высказаны задним числом: в стихотворении A. Кушнера о театре, впервые опубликованном в 1986 году, ключевые слова тоже «скука» и «пыль» [1051].
И. Бродский в стихотворении 1976 года, адресованном другому эмигранту, М. Барышникову, с ироничной небрежностью описывает Кировский театр как бастион местной истории («замок красоты»), сохранившийся по счастливой случайности. Здесь сам поэт и все ленинградское общество могли «втиснуть зад» в «имперский мягкий плюш», глядя через ров оркестровой ямы на красавицу, «с которою не ляжешь». Со времен, когда единственным, что взлетало в воздух, была Павлова, театральная жизнь не изменилась (см. [Бродский 2011,1:362]). Спустя пару десятилетий
B. Гандельсман вспоминает постановку «Горя от ума» в БДТ в начале 1960-х не столько из-за ее достоинств (поэт пренебрежительно упоминает «обезьянничанье» дородных, мелодраматически вздыхающих актрис), сколько в связи с личной драмой: «Его ли предпочтешь на выпускном балу?» [Гандельсман 2010: 138]. Для А. Битова балет был тавтологией именно потому, что он был невероятно к месту: вопиющий пример фантазматической театральности Петербурга [Битов 2000: 133].
Все это отнюдь не означает, будто в городе все вечно были чем-то недовольны.
В Ленинграде была своя элита чрезвычайно образованных меломанов, театралов и балетоманов. Последние обладали энциклопедическими познаниями о репертуаре и танцорах и приходили на представление только в том случае, если знали, что ту или иную партию будет танцевать любимый артист [1052]. В целом же они избегали пристрастности. Позвонить в кассу, чтобы узнать, кто сегодня танцует, было вполне комильфо – равно как и переплатить за билет на спектакль, если в нем танцует настоящая звезда. После виртуозно исполненного танцевального па публика обычно аплодировала, даже если это нарушало ход представления. Но кричать «браво» или громко освистывать исполнителя считалось вульгарным. У ведущих исполнителей были поклонницы (таких в Москве называли «сырихами») – они не жалели денег на букеты и относились к своим кумирам с благоговейной преданностью, но клакеры играли гораздо меньшую роль, чем в Большом или Ла Скала [1053].
В любом случае экспертами были или хотели быть далеко не все. Для многих приятный вечер означал поход на популярную классику – «Кармен», увертюру «1812 год», «Лебединое озеро» [1054]. Искусство выполняло не только интеллектуальную, но и социальную функцию. «Это просто было принято», – вспоминает один мужчина [1055]. Как и популярные книги, билеты на то, что, как считалось, стоит посмотреть, были одновременно доступны и недоступны: они стоили недорого, но их было мало. «Проблемы купить эти билеты не было. Проблема достать – была», – объясняет один респондент разницу между «купить» и «достать» [1056]. В часы работы касс в самых популярных местах толпился народ, больше всего желающих приобрести «лишний билетик» собиралось перед началом представления [1057].
Тот, у кого были связи, использовал их для получения хотя бы контрамарки: по ней можно было пройти бесплатно и занять непроданные места, а если таковых не было, притулиться на откидной стул в конце ряда [1058]. Можно было сымпровизировать и попытаться выклянчить билет у администратора, используя любой подходящий предлог (иностранцев русские друзья отправляли к заветному окошку, чтобы те продемонстрировали свои паспорта и попричитали: «Я здесь всего на две недели и просто обязан/а посмотреть этот спектакль, можно мне четыре билета, пожалуйста…») [1059].
6.7. У входа в Большой драматический театр перед спектаклем. Некоторые люди явно шепчут прохожим: «Нет лишнего билетика?» Фото М. Блохина, 1979. ГМИ СПб. (Желтое пятно от приклееной на обороте бумаги присутствует на фотографии)
В самом преодолении трудностей была своя прелесть, аттракцион – как и погоня за вожделенной вещью, это была своеобразная охота; об успехе можно было потом рассказывать байки (о неудаче, кстати, тоже). Если ничего не помогало, можно было прибегнуть к не вполне законным методам:
Обычно покупался какой-то абонемент, а потом хотелось попасть на концерты… другого абонемента. И тогда надо было, значит, подделать одну большую цифру там, скажем. Это я все этим самым бритвой, потом [смеясь] тушью или чем-то там рисовала [смеется]. <…> Ну потом, когда войдешь, то… Все дело в том, что в Ленинграде такой ужасный климат, что там всегда есть свободные места, потому что люди заболевали, так сказать, и в последний момент не приходили, поэтому всегда… Просто надо дождаться, чтобы вот оркестр начал выходить. И уже тогда все двери закрыты, и можно спокойно идти и садиться на места, которые нравятся, так сказать, всегда там где [1060].
Пройти по фальшивому билету на выступления особенно популярных исполнителей, когда для предотвращения давки вход охраняла милиция, было еще легче: среднестатистический милиционер плохо представлял, как выглядит настоящий билет, а билетерши просто пропускали всех побыстрее. Можно было также пристроиться к какой-нибудь группе в надежде, что количество билетов и людей вряд ли будет сосчитано с абсолютной точностью.
Но каким бы путем ни были приобретены билеты, поход в театр или на концерт был способом приятно провести в городе время, учитывая, что увеселения разнообразием не отличались. Даже если спектакль оказывался неудачным, мероприятие могло принести другие радости:
Так, в спектакле «Незабываемый 1919-й» чуть ли не целое действие происходило в неизвестно как сохранившемся в революционном Петрограде великосветском салоне. Здесь можно было увидеть красивых артистов, в красивые костюмы одетых, и романс старинный послушать, да и разговор они вели хоть и контрреволюционный, но остроумный [Дервиз 2011: 273].
Для молодых людей Ленинградская филармония была прекрасным местом свиданий: и родители вряд ли станут волноваться, и можно украдкой поцеловаться за красными драпировками по обеим сторонам зала [1061]. Приглашение в театр было принятым способом показать, что человек тебе небезразличен [1062].
Независимо от цели посещения театра полные скромного обаяния ритуалы: сдать пальто в гардероб, дегустировать в буфете сладкое советское шампанское и бутерброды с копченым лососем, фланировать по фойе, исподтишка высматривая знакомые лица, – не теряли своей притягательности. И хотя случайный зритель мог пожаловаться в газету на качество постановки, большинство приходило сюда за другим. В книге жалоб БДТ стандартными поводами для обращений были не дефекты постановки или плохая игра актеров (театральные хроники свидетельствуют, что бывало и такое), а неудобное кресло, место, с которого плохо видно сцену, или отказ билетерши пустить в зал зрителя, немного опоздавшего к началу спектакля или очередного действия [1063]. Формулировки жалоб ясно демонстрировали,
