Оба служили светлому разуму, истине, правде. Оба, хотя и по-разному, защищали высокий идеал искусства, искали пути к массовому читателю через ясное, простое, вдохновенное Слово. Толстому была понятна пушкинская строгость к себе в процессе работы над текстом. Во многом, признавался он, она сродни его собственному творческому процессу.
Титул первого тома первого издания Сочинений А. С. Пушкина (СПб., 1855), изданного П. В. Анненковым. Слева: воспроизведение гравюры Н. И. Уткина с оригинала О. А. Кипренского. Именно этот портрет пристально рассматривал Л. Н. Толстой незадолго до смерти и относительно него сказал: «Экое прекрасное лицо!»
Молодой Толстой периода чтения первого тома Сочинений А. С. Пушкина
Л. Н. Толстой за чтением в яснополянском кабинете. Фотография В. Г. Черткова. 1908.
Проблемы восприятия художественного произведения и ориентации писателя на тот или иной круг читателей наряду с проблемами становления, развития и демократизации русского языка как в области художественного, так и философского (метафизического на языке пушкинской эпохи) творчества волновали Пушкина и Толстого на протяжении всей их писательской деятельности. Если взять за исходный момент их взгляды на суть вопроса, провести тонкую грань различия, то станут объяснимыми «нападки» Толстого как на пушкинское, так и на собственное художественное творчество, и тогда можно с меньшим негодованием относиться к толстовским заявлениям типа «Я помню чудное мгновенье»… симфония Бетховена, не так безусловно и всемирно хороши, как песня о «Ваньке-клюшнике» и напев «Вниз по матушке по Волге» или еще более круто: «Пушкин и Бетховен одинаково льстят нашей уродливой раздражительности и нашей слабости» (8, 114).
«Нашей слабости». Через четверть столетия Толстой постарался объяснить всю остроту поставленной им проблемы:
«…Это наша самая пища, но такая, которая годится нам, сытым с жиру, которая надувает нас, но не кормит и от которой, когда мы предлагаем ее народу, он тоже отворачивается».
И далее:
«…Пища — не скажу дурная, но не существенная» (25, 526).
Сей суровый приговор прозвучал в 1884 г. в работе «Речь о народных изданиях», содержащей программное обоснование издательства «Посредник», ядром которого должны были стать выпуски произведений мудрецов мира, лучшие образцы фольклорного творчества, религиозных и художественных текстов, по духу близких к народной литературе. По мере становления издательского дела «Посредника» русская литература заняла в ней достойное место. Ушла в прошлое и резкость толстовских оценок в ее адрес. Они наполнились объективным смыслом.
«Если бы меня спросили, — утверждал Толстой в разговоре о русских писателях с А. Б. Гольденвейзером (1901), — кого из русских писателей я считаю наиболее значительными, я назвал бы: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Герцена, которого наши либералы забыли, Достоевского, которого они совсем не считают. Ну, а затем: Грибоедова, Островского, Тютчева». Из произведений Гоголя Л. Н. совсем не любит «Тараса Бульбу». Очень высоко ставит: «Ревизор», «Мертвые души», «Шинель», «Коляску» («игрушечка — шедевр»), «Невский проспект». У Пушкина считает неудачным произведением «Бориса Годунова».
Характерно, что, перечисляя этих своих избранных, Л. Н. заметил:
— О себе я не говорю, не мне судить о своем значении [26].
Прибавим к этому списку имена Лескова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Чехова, к которым он относился в разные периоды жизни по-разному, но художественный талант которых признавал и ценил.
Редкие негативные суждения относительно творчества Пушкина во многом были обусловлены педагогическим и художественным опытом самого Толстого.
Работая учителем в яснополянской школе, он обратил внимание на барьер, существовавший у крестьянских детей при восприятии даже самых простых, как казалось ему, классических литературных произведений. Им оставались чуждыми и содержание, и языковые красоты «Робинзона Крузо», «Гробовщика», «Ночи перед рождеством», «Вия», «Илиады», басен Крылова. «Ничего не осталось» в душах детей и от «народных книг», «Солдатского чтения». Надо признать, что в целом подбор произведений для малышей, осуществленный Толстым, далеко не самый удачный. В России детская литература тогда не была в чести. Понимая это, Толстой вслед за «Сказками» Пушкина написал для детей более 600 рассказов, историй, литературно-научных зарисовок, притч. Эта гигантская работа была проделана с целью ответа на вопрос:
Что нужно сделать для того, чтобы ребенок смог преодолеть бытовизм восприятия произведения искусства и открыть для себя мир подлинно нравственно-эстетических ценностей?
Он предложил решение этой проблемы. Она виделась ему в создании, как он говорил, «переходной литературы», которая могла бы проложить мостик от ребенка с его особенностями восприятия, потребностей, с имеющимся у него жизненным опытом до культуры чтения серьезных литературных произведений. Эта была бы пропедевтика в искусство чтения, своего рода азбука художественной литературы. И он создал такого рода литературу для детей. Но его опыт оказался забытым [27].
В поздний период творчества Толстой поставит важную задачу перед собой как художником — создание произведений для народа, которые выражали бы его духовную сущность и в то же время способствовали бы развитию культуры чтения.
Проблемы, поставленные Толстым, необычайно актуальны сегодня — в век умышленного духовного растления целых поколений, пропаганды уродливых вкусов, злобы и безбожие. Литературные вкусы подавляющего большинства — от детей до старцев, — говоря словами Пушкина, «грубо площадны». Человечество втянуто в бесконечную «мыльную оперу», его элита бравирует эпатажным авангардизмом. «Занимательность» совсем иного толка завладела людьми. Гончаров на ста страницах описал сон Обломова, но так это сделал, что читатель чувствует живую душу героя. У сегодняшних поколений душа спит, над всем властвуют инстинкты тела. Этакий новый тип животного, даже не растительного, прозябания. Овцы без пастырей…
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич (II, 160).
Все вышеобозначенные проблемы были близки и понятны Пушкину. Собственно, он был первым, кто сформулировал их и дал им такую интерпретацию, которая стала основой духовных исканий для русских писателей ХIХ — ХХI веков.
Пушкин предложил подлинную демократизацию искусства — через реформу языка, вторжение народного самосознания в книжную литературу, через установку на простоту, ясность и доступность формы, через отражение глубинных смыслов народной жизни, пророчески-просветительскую деятельность творца, носителя свободного духа и Божественного глагола.
Непосредственно участвуя в становлении общественного мнения и настоящей литературы, Пушкин видел все за и против этого сложного и болезненного явления в начале ХIХ столетия.
«Действительно, нужно сознаться, — откровенно писал он Петру Чаадаеву 19 октября 1836 г., — что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние» (Х; 875–876).
В
