Ознакомительная версия.
Выбор Русью православия был вполне естественным, если принять во внимание тогдашнее богатство и могущество Византии, а также особое значение для Древней Руси торговых отношений с ней. Однако то, что Россия восприняла христианство у Византии, а не у Рима, имело далеко идущие последствия для ее дальнейшего исторического развития. Она стала единственным государством Европы, унаследовавшим византийскую схему построения государственно-общественных отношений. Видимо, это стало одним из наиболее судьбоносных факторов российской истории.
После принятия православия Русью Византия пришла в упадок. И уже к XVI в. Московское государство было единственным крупным царством в мире, проповедовавшим восточный вариант христианства. Подвергаясь постоянным нападкам со стороны католичества и ислама, православие, а с ним и Московское государство, все более замыкалось в себе и делалось все нетерпимее к иным взглядам как на религиозные вопросы, так и на проблемы государственного строительства. Таким образом, принятие христианства, вместо того чтобы сблизить Россию с христианским миром, привело ее к изоляции от соседей.[257]
Кроме того, православная церковь по своей природе децентрализована, состоит из самостоятельных национальных единиц, построенных по принципу автокефальности. Важнейшие церковные вопросы решаются соборами в традициях раннего христианства. Все это не создавало возможности для единства в борьбе за интересы церкви от покушений светской власти.
Рассматривая положение церкви в организации государственно-правовых отношений,[258] следует обратить внимание на то, что в дохристианский период истории очень часто глава государства был облечен священным саном высшего жреца.[259] Александр Македонский заставлял греков признавать себя богом.[260] С появлением христианского учения должна была измениться и эта мировоззренческая установка, поскольку дело церкви как общества верующих – спасение людей. Подобная цель чужда государству, для которого приоритетами деятельности являются земное обогащение и приобретение мирской славы. Это и предполагает наличие двух порядков жизни – духовного и светского, которые должны совместно жить и развиваться.[261]
Сначала этот паритет отношений, по-видимому, поддерживался: христианские императоры не вмешивались в дела церкви (Константин, Валентиниан Маркиан, Феодисий I, Феодисий II и др.), а церковь в ответ формулировала обязанности верующих по отношению к государству: «надобно повиноваться не только из страха наказания, но и по совести» (Посл. ап. Павла к Римлянам, 13:6). Наконец, Августин (354–430), почувствовав, наверное, появляющиеся амбиции светской власти, говорит о том, что если власть приказывает что-то противное божественной воле, то можно ее не слушать: сказано, несть власти, нежели от Бога; все исходящее от Бога хорошо устроено; так дайте нам власть, хорошо устроенную, и мы не будем сопротивляться. Надо сказать, что пастыри открыто порицали нечестивых правителей, установки которых нарушали тот порядок, который ввел Константин Великий.[262] Так выстраивалась симфония властей, т. е. система взаимоотношений между церковью и государством.[263]
На Халкидонском соборе (451 г.) восточная церковь была включена в ритуал избрания и освящения императорской власти. В 451 г. впервые в истории император Маркиан был венчан на царство константинопольским патриархом.
Этим актом формально подтверждалась истинность идеи о превосходстве духовной власти.[264] Кроме того, на том же Соборе, не без усилий императора, константинопольский патриарх получил первенство над другими православными иерархами, а восточная церковь тем самым завершила совершенствование своей организации. Таким образом, интерес государства и церкви, будучи взаимным, завершился союзом. В частности, указами императора Маркиана в 452 г. началось государственное преследование религиозного инакомыслия: сочинения еретиков уничтожались, собрания запрещались, участие в них влекло за собой телесные наказания, штрафы, конфискацию имущества, ссылку, изгнание с государственной службы людей, проповедовавших другие формы религии.[265]
Постепенно влияние императора на церковные дела усилилось; дальнейший же ход истории показал, что духовная власть стала лишь прикрытием власти политической. В результате система государственной власти получила еще один элемент – церковь и ее собственность. Право государства на церковное имущество признавалось неоспоримым.
Указание на божественное происхождение императорской власти в Византии разумелось в словах «во Христе верный» и предполагало право императора быть не только защитником и покровителем церкви, но и блюстителем чистоты веры (ортодоксии).[266]
Византийский император, ставший главой церкви, имел возможность и право вмешиваться в ее важнейшие дела, но и церковь была под покровительством государства, использовавшего власть для поддержки решений церкви на всей своей территории. Именно о такой царской обязанности напоминал Патриарх Константинопольский Василий I в 1993 г.: «Царство и Церковь имеют между собой тесное единение и общение, и невозможно отделить одно от другого».[267]
Юстиниан первым из императоров Византии осознал вселенское значение и величие императорской власти; в годы его правления была сформулирована идея объединить мир под началом империи и христианства. Он ощущал себя верховным правителем своих подданных, вне зависимости от их происхождения, богатства и прошлых заслуг.
Во времена Юстиниана (527–565) власть императора над церковью стала абсолютной. Он увлекался теологией и считался признанным теоретиком религии, автором законодательной регламентации религиозной деятельности. Император созывал соборы, утверждал их решения и возводил их до уровня закона, диктовал церкви догматы, дисциплину, право, обязанности – словом, сделал ее органом своей высшей, святейшей власти. Его законодательство наполнено актами о церковном устройстве, детальной регламентацией всей религиозной жизни. Защита и насаждение истинного вероучения в его сознании ассоциировались с главной обязанностью императора перед Богом и людьми. Он стремился к сосредоточению всех христиан в «одно стадо» и считал вполне справедливым лишать земных благ того, кто неправильно поклоняется Богу. Беспощадно борясь с язычниками, Юстиниан стремился к православному единению христианства. С этой целью он запретил распространение старых доктрин посредством преподавания и закрыл афинскую школу. В единой империи должны быть единый закон и единая вера, единая духовная власть – его вера и воля. После упорядочения законодательства и принятия «Кодекса Юстиниана» он запретил толковать и комментировать законы, поскольку это было прерогативой императора. Любопытно, что в конце жизни он все меньше и меньше обращался к делам государства и предпочитал проводить время в спорах с иерархами церкви и монахами.[268]
Наконец, византийский император Никифор I (802–812) окончательно обосновал идею первенства государства над церковью.[269]Тем не менее официально признаваемым и внешне подчеркиваемым режимом взаимоотношений была так называемая симфония,[270] в рамках которой императоры чаще всего демонстрировали формальное равенство и уважение к церкви.[271]
Будучи наследницей византийских традиций, русская православная церковь время от времени претендовала на более существенную роль при распределении государственной власти. Об этом свидетельствует хронология развития государственно-церковных отношений в России, которые, кстати сказать, развивались практически по тому же сценарию, что и в Византии.
Начиная с XIV в. церковь и государство находятся в некотором равновесии. Кроме того, к приходу монголов византийское христианство уже модифицировалось как неотъемлемая часть русской культуры. Однако завоеватели фактически устранили Рюриковичей от решения проблемы примата светской (княжеской) власти перед властью церковной, церковь получала небывалые имущественные, землевладельческие права и льготы. Язычники никак не намеревались вмешиваться в проблемы религии, и уж тем более не интересовали их вопросы догматики. Монголы дали русской церкви возможность небывалого возвышения, и она эту возможность использовала в полной мере: духовенство сделалось реальной политической силой. Если Рюриковичи были для монголов просто вассалами, покорными или непокорными, то духовенство – жрецами чужих богов, которых следовало задобрить, чтобы они не причиняли зла.[272]
Усилившись экономически, став крупнейшим землепользователем, церковь начала претендовать на принятие самостоятельных и независимых решений. Светская власть, в силу своей слабости, напротив, вынуждена была строить свои отношения с церковью на основе компромиссов. Отсюда можно сделать вывод, что в это время церковь не была послушной и беспрекословно следовавшей политике государства.
Ознакомительная версия.
