Ознакомительная версия.
Духовенство, по существу, становилось государственным чиновничеством, и ему полагалось, как и военным, давать присягу на верность царю в послушании и преданности, «рабом и подданным быть».[316] Теперь священники обязаны были сообщать властям особые, даже полученные на исповеди сведения, направленные против интересов императора. С этого времени началось сотрудничество церкви с полицией, а доносы священников на своих прихожан стали должностной обязанностью.[317]
Увы, получив от Петра унизительные для нее обязанности, церковь роптала, но не протестовала, а это говорит о том, что духовная жизнь церкви кафедральных соборов была просто ширмой, за которой скрывались вполне земные желания – достаток и жизнь. Она покинула столицу, центры губерний и ушла в лоно деревенской церкви и монастырей. Сломав и подчинив себе церковь, власть еще более отдалила себя от народа.
Петровским регламентом устанавливался принцип, в соответствии с которым император становился главным судьей во всяких духовных делах русской церкви.[318] Следовательно, в церковном управлении высшая власть принадлежала исключительно императору,[319] а Синод был лишь его аппаратом, таким же, как сенат и другие органы управления монархией.[320] Таким образом, на церковь был распространен общий дух бюрократизма, присущий всем государственным учреждениям России.[321]
Так русская православная церковь перестает существовать как самостоятельный институт общества и центр власти, официально сливается с государственным аппаратом, а духовные ведомства превращаются в филиалы органов светской администрации.
Последующая эволюция церковного управления отчасти немного исправляла ситуацию, отчасти же, напротив, еще более ухудшала положение дел, однако уровень бюрократизации органов церковного управления не отставал от бюрократизации светских органов государства.
Притеснение православной церкви, начатое при Петре I и продолженное при Анне Иоанновне, в царствование Елизаветы начинает понемногу ослабевать, укрепляется экономическое положение церкви, духовенство мало-помалу освобождается от прежних тяжестей и возвышается в своих правах. Елизавета всюду демонстрировала свое уважение к вере отцов, при ней некоторые из остзейских дворянских фамилий даже приняли православие.
Однако именно во времена царствования Елизаветы началось влияние западноевропейского либерализма на русское общество.[322] Все это создавало необходимые условия для развития антицерковных настроений в высших слоях общества.
Унаследовавшего после Елизаветы Петровны российский трон Петра III только условно можно было назвать православным человеком. Это, собственно, снимало с него какие-либо ограничения во взаимоотношениях с церковью. Экспроприация церковного имущества, проведенная им в 1762 г., привела к тому, что примерно миллион сидевших на церковных землях крестьян перешли в руки государства, а приходское и монастырское духовенство было переведено на казенное жалованье. Те же священники, кому не досталось приходов, должны были призываться в армию.[323] Тем самым реформа предполагала еще и физическое сокращение духовного сословия. Наконец, многие монастыри, не приносящие государству дохода, закрывались.
Императрица Екатерина II, как известно, не отличалась набожностью, религиозные обряды и требования наружного благочестия она исполняла лишь в силу тактических соображений и была далека от какой-либо духовности. Более того, она была деисткой и поклонницей Вольтера.[324] Екатерине, которая смотрела на религию с чисто утилитарной точки зрения, церковь представлялась исключительно как дополнительный механизм управления государством.
Вскоре после вступления на престол Екатерина издала указ об отобрании в казну монастырских имений и введении монастырских штатов, что вызвало резкий протест высшего духовенства. Митрополит Ростовский Арсений пишет в Синод об ограблении монастырских имений и вмешательстве светских лиц в духовные дела. Было назначено расследование. На допросе во дворце в присутствии императрицы Арсений говорил столь резко, что Екатерина зажала себе уши, а ему «заклепали рот». На заседании Синода состоялся суд, который лишил митрополита архиерейского сана и предал, после расстрижения, суду светскому, которому надлежало осудить Арсения на смертную казнь за оскорбление императрицы. Такое поведение священника было неожиданностью для власти: обычно церковь молча сносила унижение. Видимо, поэтому дело закончилось изданием царского указа, по которому Арсений был освобожден от светского суда, ему был оставлен монашеский чин и объявлена ссылка в один из дальних монастырей.[325]
Следуя политике Петра I, Екатерина стремилась к закрытию монастырей и сокращению численности монахов,[326] считая такого рода деятельность «мелочным, бесполезным делом, из которого ничего не происходит», «формой человеческого дурачества», «детской игрой», бесполезной для человечества.[327] В результате к последней трети XVIII в. было уничтожено четыре пятых русских монастырей.[328]
Воспитанная литературой Просвещения, Екатерина придерживалась начал терпимости и относилась снисходительно к раскольникам, которым были возвращены некоторые гражданские права, не применялось насилие. Кроме того, по настоянию императрицы предпринимались определенные шаги для того, чтобы побудить раскольников, бежавших в Польшу (а их было до 300 тыс. человек), вернуться в Россию.
И, наконец, Екатерина II сделала еще один шаг к полному включению духовенства в число государственной бюрократии. В 1790-х гг. она проводит в жизнь задуманную еще Петром III реформу и совмещает границы епархий с границами губерний. Тем самым церковные иерархи дополнительно подпадают под контроль губернаторов.
Павел I, продолжая политику веротерпимости, что, надо сказать, еще более понизило значение церкви, подписывает Указ о свободе культов.[329] В 1798 г. он издает манифест о принятии под свое покровительство Мальтийского ордена и становится его гроссмейстером. Через год с согласия папы берет на себя руководство делами ордена и утверждает себя его Великим магистром. Кроме того, Павел I покровительствовал иезуитам, даже папе, униженному французской революцией, предлагал переселиться в Россию. Религиозный либерализм императора приводит к тому, что в обществе распространяются слухи об обращении Павла в католичество. Конечно, это только слухи, однако фактом является интерес Павла к проблеме объединения церквей.
В результате всей этой политики церковь как корпорация была изолирована, а церковная власть стала отвлеченным понятием. Русская православная церковь теперь зависела от российской бюрократии, которая влияла на назначение и освобождение членов Синода и вообще проведение какой-либо политики по отношению к церкви. Кроме того, все вопросы церковного управления, предложения по поводу его изменения, осуществление контроля над управлением епархиями, предложения по поводу кадровых вопросов (назначение, перемещение и посвящение епископов, избрание кандидатов на чиновные должности по духовному ведомству, распоряжения о назначении пенсий и наград и т. д.) готовил чиновничий аппарат.
Члены Синода, по существу, превращались в консультантов, которые, в силу своей полной зависимости, просто соглашались с мерами, выработанными чиновниками. Любое проявление нелояльности заканчивалось изменением состава Синода: одних его членов обычно отпускали на службу в епархию, других, более подходящих и сговорчивых, вызывали для присутствия.
Таким образом, архиереи Синода, в силу своей зависимости и в определенном смысле случайности своего членства в Синоде, не могли ни консолидироваться в своих усилиях по поводу усиления позиций церкви, ни ставить перед собой каких-либо больших политических целей, ни доводить их до реализации.
Что же говорить в таком случае о местном епархиальном управлении? Епископы на местах были лишены самостоятельности и были обязаны повиноваться Синоду, которому принадлежал надзор за всем, что происходило в епархиях, представлять ему всевозможные и разнообразные отчеты и испрашивать у него разрешения на совершение тех или иных действий. Они не могли, например, назначить или уволить того или иного чиновника епархиального управления, учредить новые приходы[330] и монастыри, построить церкви, их права были ограничены и в таких вопросах, как заведование учебными заведениями и епархиальным хозяйством. Наконец, для ведения дел епархиального управления при епископах находились консистории, секретари которых непосредственно подчинялись обер-прокурору Синода. Таким образом, контроль за деятельностью епископов, формально принадлежащий Синоду, находился в руках обер-прокурора и секретарей консисторий. Более того, в системе бюрократического управления церковью установилась практика беспрерывного перемещения епископов с одного места на другое.[331] В результате влияние постоянно работающего чиновника на местные приходы и священнослужителей превышало возможности церковной иерархии и епископов: власть бюрократии глубоко проникает во все сферы церковного управления, и высшего, и епархиального, что не способствует единению верующих и их пастырей.[332]
Ознакомительная версия.
