Ознакомительная версия.
Не меньшим разнообразием характеризуются и принятые законы. Так, в Основах уголовного законодательства 1991 г. «преступлением признается совершенное виновно общественно опасное деяние (действие или бездействие), запрещенное уголовным законом под угрозой наказания». В ч. 1 ст. 14 УК РФ 1996 г. «преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания». Как видим, законодатель в определенной степени (применительно к запрещенности) привел новую формулировку преступления в соответствие с определением, бытовавшим еще в русском праве, заменив ею «предусмотренность». Очень похоже на то, что, вопреки имеющимся в теории сомнениям по поводу целесообразности такой замены и ее практической значимости,[344] на наш взгляд, указанная замена терминологии имеет важное значение, поскольку запрещенность не исключает предусмотренности (чтобы что-то запретить, необходимо указать на запрещаемое), но вносит в закон недостающий элемент – наличие нарушения прав и свобод. Именно поэтому правы сторонники внесения запрещенности в закон.
На первый взгляд, достоинством законов последнего периода XX в. является закрепление в них субъективного элемента преступления – виновности, на чем так долго настаивала теория уголовного права.
Тем не менее, как видим, новый УК в определенной части разрушил даже то единственно устоявшееся, что характеризовало законодательные предположения предыдущего периода – признание деяния действием или бездействием. Автора могут упрекнуть, что он привел не все проекты, существовавшие до принятия нового УК. Разумеется, но у него на полке несколько проектов, в том числе официальные – Министерства юстиции и государственно-правового управления Президента Российской Федерации, и все они именно так трактуют деяние.
На этом фоне, естественно, не следовало ожидать стабильности в научном толковании преступления и деяния, что сразу же с необходимостью и проявилось. Так, по мнению Г. П. Новоселова «в оптимальном варианте: Преступление есть предусмотренное УК РФ в таком качестве отношение лица, выразившееся в виновном совершении им опасного для личности, общества или государства запрещенного деяния».[345] На наш взгляд, автор несколько «перегнул». Прежде всего, он сознательно обходится в определении без «деяния», поскольку «преступление есть не само по себе деяние, проявление виновности, причинение вреда или правонарушение (нарушение запрета), а отношение, характеризующееся определенной взаимосвязью внешнего (деяния) и внутреннего (виновностью), субъективного (отдельное, физическое, вменяемое, достигшее необходимого возраста лицо) и объективного (направленностью против личности, общества или государства), материального (общественной опасностью) и идеального (запрещенностью не в уголовно-правовом, а в широком смысле слова)»;[346] «преступление само есть определенный вид отношений между людьми».[347] Вообще-то автор пишет о банальных аксиоматичных вещах: преступление есть взаимосвязь объективного и субъективного, о чем писали и в XIX, и в XX вв. Но в этом ли суть преступления?
Предположим, мы согласились с указанным положением и признали преступлением определенный вид отношений между людьми. Что дала нам эта обобщающая фраза? Что скрывается за этим определенным видом отношений? Почему они приобретают уголовно-правовое значение? Ответ на вопросы однозначен и давно выверен и теорией, и практикой: даже если это и отношения, то они связаны с причинением определенного вреда – в этом их специфика как социальных отношений, в этом их особое уголовно-правовое значение. Без причинения вреда или возможности такового любые отношения для уголовного права безразличны. Отсюда отрывать уголовно-правовые отношения между людьми от вреда реального или возможного и придавать им нечто особенное за пределами таковых, признавать превалирующими отношения, а не вред – по меньшей мере несерьезно.
Разумеется, социальная сущность преступления заключается во вредоносном для общества поведении. Все остальное от лукавого: можно писать о чем угодно, можно раскрывать преступление с его различных сторон, тем не менее суть его при этом не изменится и, соответственно, именно она, а не научные изыски, должна быть отражена в определении преступления. Г. П. Новоселов же сущность преступления видит в отношении лица, что сразу превращает преступление в субъективную категорию и, естественно, не выдерживает никакой критики. Автор в свое оправдание может сказать, что в итоге он включает в определение преступления совершение общественно опасного деяния. И это действительно так, да вот только сказанное о деянии располагается на втором плане как производное от отношения лица, как форма его выражения («отношение лица, выразившееся…»). Но главное даже не в сказанном выше, с которым можно примириться как с оригинальной авторской позицией. Позиция Г. П. Новоселова неприемлема потому, что она, во-первых, изложена в учебнике, а не в монографии или статье, что абсолютно недопустимо, а во-вторых, автор подменил понятия, ведь на самом деле он пишет о соотношении в преступлении объективного и субъективного, внешнего и внутреннего, материального и идеального, об их взаимосвязанности, тогда как в определение вводит отношение лица, что, очевидно, не одно и то же.
Ничуть не лучше и ситуация с толкованием «деяния» и его структуры: остается неясным, что же скрывается за термином «деяние». Как мы видели, традиционно под деянием понимается действие и бездействие: действие – активное поведение, бездействие – пассивное. Тем не менее предпринимаются попытки расширить содержание деяния за счет иных элементов, в том числе субъективных. Таким образом, и во второй половине XX в. не было ясности в вопросах о том, что такое «преступление», какова структура его, что представляет собой деяние, какова его структура, где место субъективному элементу.
Так, Н. Ф. Кузнецова пишет: «Деяние, то есть поведение или поступок человека в форме действия или бездействия, причиняющего вред социалистическим общественным отношениям»;[348] тем самым она с необходимостью включает в структуру деяния не только собственно действие или бездействие, как того требовал закон, но и последствия его («вред»), и причинную связь между действием и вредом. Эту же позицию автор поддерживает и позже.[349]
Несколько иначе трактует человеческое поведение М. И. Ковалев: «Под поведением следует понимать только внешнее проявление человеческой воли, то есть активную деятельность или воздержание от выполнения какой-то обязанности, выраженной в активных действиях».[350] Правда, при этом остается непонятным, является ли деяние поведением или они не тождественны друг другу. По его мнению, «термин “деяние” не является научным в строгом смысле этого слова, ибо он не употребляется как какое-то социально-психологическое или филологическое понятие. Это сугубо криминальный термин»,[351] однако здесь же приводится именно филологическое определение деяния, предлагаемое С. И. Ожеговым.[352]
Абсолютно безразличную позицию по толкованию «деяния» высказал А. Э. Жалинский: «В буквальном смысле этот термин (деяние. – А. К.) употребляется для обозначения действия или бездействия – внешних форм преступного поведения. Вместе с тем термин “деяние” в юридической литературе используется и для обозначения преступления в целом».[353] И все. Оказывается, и то хорошо, и это годится. Действительно, что спорить о терминах. И вовсе не имеет значения тот факт, что мы перестаем понимать друг друга при неоднозначности терминологии, что дискуссии на этом фоне часто напоминают известную фразу: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». Не трудно представить себе ситуацию, когда в уголовном процессе выступает прокурор, понимающий деяние как преступление в целом и на этой основе строящий свои доказательства, и адвокат, понимающий деяние как действие или бездействие и аргументирующий свои выводы именно на таком фундаменте. О такой ситуации А. С. Пушкин сказал: «Все спорим, спорим – ни о чем».
А. В. Наумов признает преступлением «запрещенное уголовным законом общественно опасное, виновное и наказуемое деяние (действие или бездействие)».[354] Во-первых, автор в целом дублирует законодательное определение преступления с перестановкой слагаемых и попыткой акцентировать внимание на запрещенности деяния; во-вторых, признает деянием действие или бездействие, что несколько противоречит закону.
Можно продолжать исследование мнений тех или иных авторов по вопросу о понятии преступления и деяния, но и из приведенного видно, что Уголовный кодекс РФ принят и вступил в силу, а в теории продолжается брожение по поводу одного из основных предметов уголовного права – понятия и определения преступления. Возникает вопрос, кто же стоял у истоков УК РФ? Ответ на него едва ли удастся найти, это как у А. Райкина: «Кто шил костюм? Мы!»
Ознакомительная версия.
