В. Плигин утверждает, что «главная проблема скоростного изменения законодательства в том, что законодательство перестает играть решающую роль. (Прим. авт.: а может наоборот – законодательство перестает быть решающим, потому что его систематически меняют и правят с недопустимой скоростью?) Участники общественных отношений не успевают его воспринимать и понимать, внедрять в практику, реализовывать. Атрофируется ощущение значимости регулирующего воздействия. Наказание за несоблюдение закона воспринимается как неоправданное, несправедливое. В результате возникает недоверие к базовым институтам государства».
Утверждая о необходимости пакетного принятия поправок, недопустимости постоянного в течение сессий неоправданного дробления (Прим. авт.: а кто все это и зачем придумал?) законодательного процесса и необходимости введения комплексных институтов, Плигин напомнил, что в УК были внесены 133 поправки, в УПК – 132, в КоАП – 386, в Налоговый кодекс – 300. Главную причину подобного множественного изменения законодательства он видит в том, что поправки принимались не системно, а путем дробления законодательства. В то же время он отметил, что идея правового государства в Российской Федерации реализована. И, несомненно, важнейшую роль в реализации идеи верховенства права играет суд.14
Очень правильные слова, особенно настораживает вывод о том, что «идея правового государства в Российской Федерации была реализована» теперь уже два года назад.
Понятно, что прорыв к демократии и рыночной экономики был очень непростым, создана новая Россия, поменялись законы, поменялись и ценности. Но, надо признать, ведь что-то не то произошло с демократией и ее состязательностью. Правоприменители, исповедуя и применяя непонятно как демократические либеральные принципы, забывают при этом о верховенстве права и закона. Или исполняют законы, противоречащие даже здравому смыслу. Так, «отказывают в самых здравых вещах», «процедуры мутные, там ничего не прописано, все это наносит гигантский вред и родителям и ребенку», – говорит сегодня по телевидению Е. Мизулина о семейном законодательстве (это к вопросу о ювенальной юстиции, искусственно насаждаемой в России в нарушение вековых традиций страны).
Подобное упрощенное, скорое и поспешное правосудие, умышленно лишенное законности и справедливости, надо бы назвать лишь применением тех весьма путаных законов, которые в изобилии созданы и систематически изменяются, дополняются, поправляются…
Надо сказать, что в последних изменениях (а их только в УПК за последние 10 лет было более 1.500 (!) законодатель утверждает о «повлиявших на исход дела нарушениях закона, искажающих саму суть правосудия и смысл судебного решения как акта правосудия».15
Значит, законодатель их признал, но при этом не указал, в чем они заключаются, тем не менее, они есть, но вот когда их признает практика? Или проблема в том, что один многоопытный профессионал говорит, что он «с трудом осмысливает бесконечные изменения» (В.И. Калиниченко), а другой утверждает, что «правоприменителям будет трудно уразуметь, какие нарушения искажают суть правосудия» (Л.Т. Ульянова), хотя правильнее следует говорить о фундаментальном искажении самого правосудия.
Прошло более двух лет. Однако ситуация в уголовном судопроизводстве совсем не изменилась, она только ухудшилась. При этом некая целесообразность при полном отсутствии законности, обоснованности и справедливости присутствует и в гражданском процессе, о чем автор пишет в главе «Решение окончательное и обжалованию не подлежит». Поэтому и появляются статьи, которые почему-то совсем не читают те, кто сегодня создает законы и принимает процессуальные решения.16
Значит ли это, что «гражданская процессуальная форма, как самая совершенная и универсальная форма защиты прав граждан и организаций»17 уже таковой не является? Однако и здесь вновь на первом месте не что-нибудь, а именно защита прав граждан.
Не читают должностные лица и статьи, касающиеся проблем уголовного судопроизводства:
«Как вернуть состязательность в уголовный процесс» (см.: «Новая адвокатская газета». № 13, 2015 г.);
«Насколько допустимы недопустимые доказательства. Шансы защиты добиться признания ущербных доказательств недопустимыми сведены к минимуму». (см.: «Новая адвокатская газета». № 9, 2011 г.);
«Анатомия саботажа. Порядок исключения доказательств, полученных с нарушением закона, детально прописан в кодексе, но его применение по-прежнему затруднено», «Свобода как осознанная предвзятость. Внутреннее убеждение судей носит ярко выраженный корпоративный характер». ( см.: «Новая адвокатская газета». № 19, 2011 г.);
«Неравный бой. Принцип состязательности. Создание негативных «преюдициальных эффектов» и иные формы нарушения принципа состязательности в российском уголовном процессе». (см. «Новая адвокатская газета». № 14, 2014 г.);
«Работа над судебными ошибками. Следует законодательно закрепить решения, принимаемые властными органами и должностными лицами в ходе уголовного судопроизводства». (см. «Новая адвокатская газета». № 6, 2015 г.);
«Реабилитации не подлежит. Судебные ошибки. Суды зачастую исходят лишь из факта содеянного, не утруждая себя анализом и оценкой умысла виновного». (см. «Новая адвокатская газета». № 13, 2015 г.).
Существует ведь и другая точка зрения, отличная от уже «реализованной идеи правового государства», которая объясняет происходящее. Например, имеет право на жизнь высказываемое сегодня мнение о стабильности судебного приговора (решения) путем фальсификации и злоупотребления доверием, прежде всего участников уголовного судопроизводства. Причина – суд сегодня не является объективным арбитром, а состязательность и равноправие сторон отсутствуют. Не помнят нынешние правоприменители (или умышленно забывают) слова В.Ф. Яковлева о том, что «когда обвинение и защита выступают на равных, а суд посередине абсолютно нейтральный и справедливый, тогда и есть настоящее правосудие».
Это «глубокое по содержанию высказывание должно стать сутью современного правосудия» (И.В. Капичников).
Однако сутью не стало, стало совершенно другим. Все эти безнадежные войны ведут к тому, что немыслимое правосудие в России становится приемлемым.
В практике нередки случаи, когда суд при вынесении обвинительного приговора вообще не приводит доказательства, которые он обязан признать недопустимыми, что противоречит прежде всего, требованиям п.3 Постановления Верховного Суда РФ № 1 от 29.04.1996 г. «О судебном приговоре». Суд оставляет ходатайство защиты о признании доказательств недопустимыми без разрешения как заявленное преждевременно, устно утверждая о том, что эти вопросы будут разрешены судом при вынесении приговора, и что именно тогда будет дана оценка всем имеющимся в деле доказательствам. Между тем, «право на судебную защиту… предполагает… наличие конкретных гарантий, которые позволяли бы обеспечить эффективное восстановление в правах посредством правосудия, отвечающего требованиям справедливости…».18
А ведь «создание Конституционного суда в определенный период стало ключевым событием в истории нашего государства, которое выбрало путь свободы, демократии и верховенства закона» (Д.А. Медведев. 27 октября 2011 г.). Однако, как правило, этого, к сожалению, не происходит годами. Может быть, именно поэтому А. Ковлер, судья ЕСПЧ, избранный от РФ, уже давно сказал с каким-то обескураживающим удивлением: «В последние годы Европейский суд часто обращается к позициям Конституционного Суда для разрешения главной загадки российского правосудия, как уголовного, так и гражданского, – надзора во всех его вариациях».19
Так в чем же заключается главная загадка российского правосудия? В том, что принцип законности еще существует, но вот механизм его реализации при имеющейся состязательности сторон почему-то исключен. В том, что российское правоприменение по сути бесконтрольно и существует по созданными только для него правилам игры? Или в проблемах применения российского УПК, которые произрастают из декларативности базовых посылов и принципов Кодекса, а также заключаются в откровенном неисполнении органами суда, прокуратуры и следствия четких предписаний конкретных норм закона, препятствующих реализации обвинительного уклона.20 В то же время особенности современной российской правоприменительной практики таковы, что нормы УПК, пройдя процедуру истолкования их субъектами доказывания, зачастую меняют не только смысл, но и содержание, а в некоторых случаях приобретают значение правовых фикций.21
А требование безусловной необходимости установления объективной истины в уголовно-процессуальном законе, которое существовало в ныне одиозное советское время, будет разве препятствовать этому обвинительному уклону и вседозволенности?
