Второй вопрос — материальное обеспечение. Я не имею вовсе в виду обвинять Овсянникова в поджоге мельницы исключительно из побуждения корысти; я имею в виду обвинять его в поджоге не только из побуждений корыстных, но из побуждения честолюбия и тщеславия, из стремления оставить за собою право на предстоящий долгосрочный контракт с казною. Материальное обеспечение, вообще говоря, может быть настолько же причиною преступления, насколько и последствием его. В наклонности человека к обогащению экономисты видят основу цивилизации, но по свойственной человеку слабости наклонность эта переходит иногда в ненавистную алчность. Не много людей могут похвалиться равнодушием к обогащению. Хотя человек создан по образу и подобию Божию, но очень немногим выпадает на долю носить на себе образ Христа. Этот вопрос, мне кажется, тоже надо оставить в стороне.
Третий вопрос — огромное расстояние между миллионером и поденщиком. Я признаю, что это сильное затруднение для прочной постановки обвинения, потому что, действительно, расстояние между людьми имеет несомненное значение в обществе. Примеры истории указывают нам, что в те даже эпохи когда люди вырабатывали принципы всеобщего равенства, они ставили расстояние друг между другом. Я могу вам привести пример из истории Франции. Когда Робеспьер во главе конвента шел на торжество — на поклонение Всевышнему,— он оглядывался назад, на членов конвента, для того, чтобы убедиться, что между ним и членами конвента есть расстояние. Таким образом, человек, который ратовал за равенство прав, в то же время искал расстояние между собою и равными себе. Но этот мировой закон изменяется совершенно в обратную сторону в применении к уголовным делам. На суде мы встречаем множество примеров того, до какой степени поразительно сокращается расстояние между людьми. Я имею перед собою трех представителей защиты и приведу вам, гг. присяжные заседатели, три примера из их же собственной практики, три примера таких процессов, в разрешении которых представители защиты принимали участие. Нам случилось здесь видеть на скамье подсудимых кассира банкирской конторы, растратившего миллион, человека, который ездил в каретах, и человек этот при внезапной ревизии кассы унижался до того, что просил простого артельщика скрыть то обстоятельство, как он, кассир, миллионер, передергивал фонды из обревизованного портфеля в необревизованный. Нам случилось видеть на скамье подсудимых уличных мальчиков, которые укоряли людей с общественным служебным положением в самой противоестественной склонности, в такой слабости, которая открывала этим мальчикам свободный доступ к их кошельку. Нам случилось видеть на скамье подсудимых офицера, который в заговоре со служанкой выманивал деньги у фешенебельной барыни, угрожая ей доносом о подложном духовном завещании, которое она составила в сообществе с нотариусом. Мировой закон представляет совершенно обратное явление в сфере уголовной, и это понятно: дорожка преступления чрезвычайно узка и скользка, и люди, встречающиеся на этой дорожке, идут, опираясь друг на друга. Я вам представлю примеры того, до какой степени расстояние между Овсянниковым и его служащим, кажущееся громадным, сокращается на деле. Возьмите свидетеля Морозова, который вел ложную бухгалтерию и в суде прямо сознался, что вел ее по приказанию Левтеева: он вел эту бухгалтерию, очевидно, в интересах Овсянникова. Я спрашиваю: какое же расстояние между Овсянниковым и приказчиком Морозовым? Если Морозов со временем усовершенствуется в ложной бухгалтерии, если со временем он заправится капиталом, то, быть может, и он будет указывать на расстояние, которое будет отделять его, Морозова, от поденщика, снискивающего себе на улице пропитание. Я приведу еще один пример: припомните то обстоятельство, как Рудометов был захвачен на судне с закрашенным клеймом. Кто давал объяснение по вопросу о том, зачем клеймо было закрашено? Давал это объяснение Овсянников. Я нахожу это объяснение неудовлетворительным. Здесь проводилась та мысль, что Овсянников имел право привозить частный хлеб вместе с судами, нагруженными казенным хлебом. Но раз частный хлеб попал на судно с казенным клеймом, закрашивать клеймо без разрешения чиновника интендантства было не позволительно. Если вы примете в соображение этот пример, то не думаю, чтобы вы признали, что обстановка обвинения в отношении сговора между Овсянниковым и Рудометовым была бы непрочна.
Затем, тяжба, которая ведется и поныне Овсянниковым в Сенате. Здесь были призваны три юриста, которые удостоверили перед вами, что Овсянников действительно верил в благоприятный исход этой тяжбы. Один из этих юристов пользуется почтенным авторитетом. Но в данном случае я был бы более расположен ему верить, если б он не проиграл этого дела в высшей апелляционной инстанции. Другой юрист заслуживал бы более доверия, если бы брал с Овсянникова деньги за статьи, которые писал бы сам, а не за те, которые заказывал другим в интересах всей Российской империи, как это делал он. Здесь высказался третий юрист... Третий вынужден был в своем свидетельском показании доказывать, что он не переходил с одной стороны на другую. Не знаю, в какой степени можно верить всем этим юридическим авторитетам, не буду входить в разбор тех оснований, которые ими указаны. У нас есть достаточно доказательств, что подсудимый Овсянников в благоприятный исход тяжбы не верил и никакого особенного значения ей не придавал. Припомните то заявление Овсянникова, которое он подавал в интендантство, недели две после пожара, предполагая устроить новую мельницу и говоря, что он готов был бы купить остатки сгоревшей мельницы у Кокорева. Я не цивилист, но не встречал до сих пор человека, который, ведя тяжбу, веря в свои права и возлагая свои надежды на почтенных авторитетных юристов, изъявил бы готовность купить до разрешения тяжбы ту самую вещь, которую считает своею собственностью. Это обстоятельство тем более странно, что Овсянников в кассационной жалобе отвергает именно право Кокорева на мельницу, а до жалобы изъявляет намерение покупкою удостоверить, что признает то самое право за Кокоревым. Во всяком случае, гг. присяжные заседатели, я полагаю, что если у Овсянникова и было доверие в благоприятный исход тяжбы, то в весьма слабой степени.
По мнению моему, центр тяжести лежал совсем не в этой тяжбе, а в интересах коммерческих спорных вопросов, разрешенных в пользу империи. Центр тяжести лежал в том, что Овсянников весьма мало интересовался целостью и сохранностью мельницы, и лучшим доказательством того служат распоряжения подсудимого Левтеева относительно выпуска воды из бака. Я не могу понять этих распоряжений иначе, как в смысле приготовления к поджогу. Бак по цели своего устройства должен быть наполнен водою. Здесь рассуждалось много о том, не мог ли бак от замерзания воды лопнуть, но рассуждать об этом совершенно бесполезно, так как в предупреждение замерзания стоило только топить. Рассуждалось также много о том, не было ли в баке течи, но если бы была течь, то надо бы было немедленно бак исправить и опять-таки наполнить водою — этого требовала ответственность по тому обязательству, которое принято было на себя Овсянниковым перед страховым обществом. Таким образом, вопрос, предложенный экспертам относительно того, в каком помещении устроен был бак, в холодном или теплом, представляется совершенно излишним. Я вовсе не имею в виду доказывать, чтобы Левтеев был технически подготовлен к машинному делу, но как человек коммерческий, он не мог не понимать того, что ценную застрахованную мельницу всегда надо ограждать от пожара, что если хозяин принял на себя обязательства перед страховым обществом, то не для того, конечно, чтобы нарушить эти обязательства. Следовательно, поставив себе вопрос, могла ли замерзнуть вода в баке, он должен был себе ответить: надо немедленно бак исправить. На судебном следствии возникал вопрос о том, по распоряжению ли Левтеева выпущена вода из бака? На предварительном следствии машинист Кильпио три раза подтвердил, что вода была выпущена из бака по распоряжению Левтеева, а здесь на перекрестные вопросы отвечал, что по распоряжению Левтеева была выпущена вся вода из здания. Но если б свидетель Кильпио трижды отрекся бы здесь на суде от показания, данного на следствии, то и тогда я ему не поверил бы по следующим основаниям: во-первых, Кильпио очень хорошо понимал, что в трубах, которые шли от бака, замкнуты краны; следовательно, замерзание воды в баке никак не могло иметь влияние на повреждение труб. Во-вторых, Кильпио очень хорошо понимал, что для того, чтобы поддерживать умеренное тепло в воде бака, не надо употреблять сильной топки, достаточно одного парового котла, достаточно охапки щепок и дров до половины печи. Здесь возник вопрос относительно того, как дорого стоит отопление бака. Указывали на то, что на это нужно употребить до 10 сажень в день. Однако же вопрос о дороговизне отопления бака сводится к весьма ничтожному расходу. В-третьих, Кильпио не мог по своей собственной инициативе выпустить воду, потому что в прошедшем году он воды не выпускал; в прошлом году паровой котел отапливался. В-четвертых, Кильпио из чувства самосохранения не мог выпустить воды из бака, потому что жилые помещения отапливались паровыми трубами, а работы на мельнице были прекращены очень рано в морозное время. Кильпио сам жил в здании мельницы, у него есть ребенок; если б он не позаботился о себе, то позаботился бы о ребенке, а он показывает, что освобождавшиеся от парового котла пары могли проходить по трубам жилого помещения и, следовательно, могли воспособлять отоплению. Кильпио не мог, наконец, выпустить сам воды из бака, потому что это распоряжение не сочувственно встречено было всеми служащими. Вы помните показание жены Зоммера о том, как она возвратилась домой из церкви и, не найдя воды, жаловалась на то Морозову. Свидетель Клюков и, кажется, швейцар показали, что люди, жившие на мельнице, запасли себе воду в посудинах. Защита приводила указание на то, что вода черпалась из дарового колодца, что, по мнению защиты, служит к оправданию подсудимых, ибо отопление прекращено за дороговизною. Затем, гг. присяжные заседатели, если вы припомните ряд показаний лиц, проживавших на мельнице, то не можете не обратить внимания на уклончивые ответы по вопросам относительно участия Левтеева в администрации. Когда я спросил Морозова, после того как защитою Рудометова заперты были все входы и выходы от одного помещения мельницы в другое, когда я спросил, была ли отмычка у Левтеева, Морозов отвечал: «Кажется, была». Мало того, когда мельник Зоммер рассказывал, как он по пояс увязал в трухе, накопившейся в подземном канале, и я спросил его, каким образом он это допускал и почему не обратился с просьбою к распорядителю, он объяснил, что обращался к Морозову и, между прочим, упомянул о каком-то антагонизме между ним и Морозовым. Когда я спросил затем, обращался ли он к Левтееву, то он ответил: «Кажется».
