практики прогрессивных писателей и критиков, болеющих за судьбу этого важнейшего и незаменимого инструмента человеческого общения, выражения мыслей и чувств людей, инструмента общественного, в частности духовного, развития.
Советская языковедческая наука дала много фундаментальных работ, в которых глубоко научно, объективно освещаются отношения структуры языка и человеческого сознания, исследуются исторические аспекты развития языка, подчеркивается социальная обусловленность природы языка, его функций и развития как общественного явления. Советская языковедческая наука, в том числе украинская, уделяла значительное внимание борьбе за чистоту, культуру литературного языка, против тенденций его архаизации, вульгаризации, упрощенчества, имеющих в ряде случаев националистическую направленность.
Кое-кто из научных работников, писателей, критиков, недостаточно владея знаниями об основах, например, современного украинского литературного языка, базирующегося на языковых массивах (говорах) Среднего Поднепровья (по другой терминологии – Восточной Украины), насыщает язык своих произведений, статей узкими диалектизмами, нарушая общенародную основу литературного языка (имеется в виду не язык персонажей). Некоторые писатели, изображая уроженцев западных областей Украины, вкладывают в их уста искусственную речь, словно забывая, что почти все эти люди получили среднее, а многие и высшее образование и владеют литературным языком. Следовательно, получается искаженная картина и действительности, и самих изображаемы персонажей.
Язык иных авторов настолько упрощен, примитивен, что вызывает впечатление речи времен Шельменко-денщика, чумака с мазницей, какого-то лицедея «малорусского» театра, персонажа писателя И. Нечуя-Левицкого – бабы Параски и т.п. Это не язык жителей современной индустриально-колхозной Советской Украины с ее широкой сетью учебных заведений, Академией наук, передовой культурой и литературным языком, содержащим в себе языковые ценности современной цивилизации.
Вышесказанное относится, в частности, к языку некоторых переводов произведений зарубежных писателей и к языку некоторых произведений на исторические темы. Переводчики и авторы подобных произведений считают, что, насыщая язык своих переводов и произведений архаизмами, искусственными образованиями, они сохраняют «национальный дух», «колорит» языка. На самом же деле – это вульгаризация, уродование и искажение языка, который имеет все возможности, ресурсы для передачи любых интеллектуальных, эмоциональных, эстетических, научных, психологических категорий, названий, образов, структур. Литературовед и писатель Юрий Ивакин писал, что один из персонажей его пародии – переводчик «мечтает перевести на украинский язык переводную прозу журнала „Всесвiт“» [44], в котором недавно действительно были напечатаны произведения в некачественных переводах.
К сожалению, архаистическую практику ряда переводов в этом журнале некоторые из его авторов пытаются обосновать «теоретически». Мария Новикова, например, в статье «Книжка о живом переводческом процессе» писала:
«Народность лучших образцов переводческого искусства Советской Украины неотъемлема от национального мышления его мастеров» [45].
Значит, не соответствие средств языка, на который переводится произведение, и языка, с которого оно переводится, а «национальное мышление»! Очевидно, автор игнорирует общеизвестные истины о том, что логика, фигуры мышления – категории общечеловеческие. В национальном же языке, действительно, есть своя специфика – в грамматическом строе, словарном составе, средствах образного выражения, чтó обусловлено историей развития, общественной практикой, но не «национальным мышлением», которое будто бы имеет прямую связь с переводом.
Тенденциозность в подборе слов, в их трактовке наблюдается и в некоторых наших журналах, которые ввели рубрики, уголки под названием «Культура языка» и которые требуют более пристального внимания научного и идеологического характера. Например, журнал «Україна» в № 22 за 1972 г. проводил лингвистическую игру-конкурс, состоявшую в том, чтобы к заданным словам подобрать синонимы; при этом за каждый синоним, не зафиксированный в языковедческой литературе (!), полагалось большее количество очков. И вот синонимами заданного слова «товариш» оказались: одновір, повірник, компаніст, кумпан, супряга, поплічник и даже добродій; синонимами слова «червоний» – шарлатний, шарлатовий, чермний. И еще пример: «В тебе плаття червоне, ніби зарізане».
Известно, что слово добродій хоть и встречается в старой литературе, но в современном украинском литературном языке, после известных социальных событий в истории украинского народа, приобрело негативный оттенок: оно служит обращением в националистических кругах за рубежом. В нашем литературном языке оно употребляется в подчеркнуто ироническом плане, как говорил М.Ф. Рыльский, остро презрительном [46] или при изображении персонажей прошлого. И напрасны здесь ссылки на фамилии людей, приславших этот «синоним» в редакцию, – его тенденциозность ясна. Сравнение, данное к платью, вызывает только удивление.
Подобные же замечания можно сделать и по адресу журнала «Соціалістична культура» [47], который без оговорок и проверки рекомендует, например, к употреблению только термины (в области сельского хозяйства), образованные с помощью суффиксов -ник, -ар, -яр. Эти термины во многих случаях являются безусловно правильными, общеупотребительными (тваринник, пасічник, городник и др.), однако общеупотребительными в украинском языке являются и термины с компонентом -вод: кукурудзовод, буряковод, полевод (кстати, слово рільник, как известно, не равнозначно последнему слову, так как касается только конкретной области полеводства – именно хлебопашества).
По страницам перевода с немецкого книги Карла Брукнера «Золотий фараон» (К., «Молодь», 1973, переводчик Е. Гловацкая) гуляют такие обороты, как
· «ледве здобувшись на слово» вместо ледве промовивши слово,
· «не міг здобутися на слово» вместо не міг вимовити (сказати) слова,
· «через силу перемігшись» вместо опанувавши себе или взявши себе в руки (стр. 150),
· «вчені мужі чудувалися, як діти» вместо простого дивувалися (стр. 75),
· «пойнятий відчаєм» вместо пройнятий відчаєм, у відчаї или охоплений відчаєм (стр. 77);
· тут часто повторяются долішній и горішній («долішня частина муру», «горішній куток коридора»), хоть привычнее было бы сказать нижній и верхній (стр. 151).
Журнал «Дніпро» в № 4 за 1973 г. считает возможным рекомендовать читателям в очерке «Капри – Ленину» Б. Стрельченко такие слова и выражения, как:
· довкруж,
· другодні,
· «дибав тлустий чернець»,
· «він чипів біля пасажирів»,
· «бганка рельєфу»,
· невзабарі (стр. 2 – 6).
Некоторые издательства мирятся с переводами, которые огрубляют, архаизируют лексику, синтаксические обороты художественного произведения или в которых употребляются вообще не свойственные украинскому языку сочетания слов. Например, в языке перевода с итальянского произведения Марчелло Вентури «Білий прапор над Кефалонією» (К., «Радянський письменник», 1972, переводчик А. Перепадя) встречаются:
· «дощ лив як із цебра» (стр. 307),
· «вийшла дівчина з глеком на воду» (стр. 304),
· тепло «вдарило мені до голови» (стр. 218),
· «дивлячись на циферблат дзигарів» (стр. 97),
· «обличчя в рамцях люстра» (стр. 20),
· «з розкішницьким усміхом на вустах» (стр. 196),
· «підполковник знов поставився перед генералом» (стр. 97),
· «оглянула мене довгим поглядом… від уболочених глеєм черевиків до чуба» (стр. 60).
В переводе произведения Ш. Бронте «Джен Ейр» (К., «Дніпро», 1971, перевод с английского П. Соколовского) читаем:
· «мене тягло до …зірок, що йшли йому [месяцу на небе] у тропі» (стр. 129),
· «якогось пообіддя я таки дістала дозвіл» (стр. 405),
· «я чапіла над німецькою мовою» (стр. 404).
А вот
