на концепцию «Детства» Дмитрия Мережковского, хорошо описывающую этот контраст между бабушкой и дедушкой в «Детстве» как противоборство между народной стихией и государственностью (
Мережковский Д. Не святая Русь (Религия Горького) // Акрополь: Избранные литературно-критические статьи. М., 1991. С. 304–314).
О синтаксисе «Детства» в целом и о роли в нем бессоюзных сложных предложений см.: Кузнецов В. Из наблюдений над синтаксисом автобиографической трилогии А. М. Горького «Детство», «В людях», «Мои университеты» // Научный ежегодник Черновицкого государственного университета за 1957 год. Черновцы, 1958. С. 194–205.
Горький М. Указ. соч. С. 8.
Gorki M. Ibid. Lk. 7. Подстрочник:
«Второй оттиск в моей памяти: дождливый день, голый угол кладбища. Стою на липкой скользкой куче земли и смотрю в яму, куда опустили гроб отца. На дне ямы много воды и также там есть лягушки, две из них уже залезли на желтую крышку гроба».
Ср. контекст фразы: «<…> наверху, в доме, жили бородатые крашеные персияне, а в подвале старый желтый калмык продавал овчины».
Горький. Указ. соч. С. 51.
Gorki M. Ibid. Lk. 56–57.
Горький. Указ. соч. С. 103.
Gorki M. Ibid. Lk. 116.
Пришвин М. Письма Горькому // Горький и советские писатели. Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 340.
Десницкий В. Автобиографические повести Горького. 1. «Детство». 2. «В людях» // Десницкий В. М. Горький. Л., 1935. С. 177. Эта точка зрения получит развитие и в более поздние годы, см. ее отражение, напр., в работах Б. Бялика и Е. Тагера (Бялик Б. Развитие традиций русской классической литературы в творчестве М. Горького и вопросы социалистического реализма. М., 1958; Тагер Е. Творчество Горького советской эпохи. М., 1964).
Горький. Указ. соч. С. 216.
Gorki M. Ibid. Lk. 247.
О значении слова «серый» в творчестве Горького см.: Лилич Г. О слове «серый» в творчестве М. Горького // Словоупотребление и стиль М. Горького. Л., 1962. С. 120–135.
В силу узких задач нашей статьи мы говорим здесь только о прямых лексических совпадениях, но это гнездо можно расширить, включив в него все слова близкого значения: туман, тень, темный и т. д. Ср. также общую характеристику «дикой русской жизни»: «свинцовые <то есть серые. – М. Б.> мерзости».
Горький М. Указ. соч. С. 58.
Gorki M. Ibid. Lk. 52.
Ср. сходные тенденции в переводах Н. Лескова на эстонский язык в 1950–1960-х гг.: (Пильд Л. Нейтрализация сказа в эстонских переводах Лескова // Идеологические контексты русской культуры XIX–XX вв. и поэтика перевода. Wiener Slawistischer Almanach. Sb. 93. Peter Lang, 2017. С. 117–132).
См. об этом в монографии А. Ланге (Lange A. Ibid. Lk. 12).
См. об этом, напр.: Азов А. Поверженные буквалисты: из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы. М., 2013.
О Горьком как о модернисте писал, напр., И. Анненский (Анненский И. Указ. соч.). Позднее этого вопроса касалась З. Г. Минц в эстоноязычной статье о Горьком (Mints Z. Tinglikkuse probleem Maksim Gorki loomingus // Keel ja Kirjandus. 1968. № 3. Lk. 129–136).
Встречается в переводах и такое слово; см.: [Мильчина 2004].
Однако там есть слово «интерес», и составитель этого карманного словаря прекрасно сознает, какие проблемы создает оно в силу своей многозначности: «Слово это так многозначительно, что никак не может быть заменено одним русским словом: иногда оно означает занимательность, иногда важность, иногда пользу или выгоду. Например, во фразе „это сочинение имеет общественный интерес“ слово интерес может быть заменено словом важность или значение, но все-таки потребуется подробнейшее объяснение» [Карманный словарь 1845: 83]. Впрочем, о связи интереса с участием в этой статье ни слова не говорится. Зато эту связь хорошо чувствовали русские литераторы первой половины XIX века; например, П. А. Вяземский в своем переводе «Адольфа» Б. Констана передает intérêt в соответствующих контекстах именно как «участие».
Любопытно, что Достоевский, который, как известно, начал свою литературную карьеру с перевода «Евгении Гранде», во втором случае, по-видимому, почувствовал неуместность здесь слова интересный и обошелся без него, хотя оттенка сочувственности в своем переводе не передал: «Он не притворялся, он действительно страдал, и страдание, разлитое на лице его, придавало ему какую-то увлекательную прелесть, которая так нравится женщинам» [Бальзак 1844: 7, 47]. В первом же случае он сохранил по-русски слово «интересный»: «Этот проблеск роскоши, эти следы недавнего, веселого времени делали Шарля еще интереснее в воображении ее; может быть, здесь действовало обыкновенное влияние противоположностей» [Бальзак 1844: 6, 449]. Однако во времена Достоевского толкование «интересного» как трогательного, вызывающего сочувствие было еще живым в умах читателей, чего нельзя, полагаю, сказать о читателях середины ХX века (да и 1935 года, когда был впервые напечатан перевод Верховского). Третий переводчик бальзаковского романа, Исай Мандельштам, несмотря на закрепившуюся за ним репутацию «буквалиста», в эпизоде с героиней в комнате Шарля очень тонко почувствовал, что слово «интересный» будет здесь некстати, и перевел не буквально, но очень точно по смыслу: «Этот проблеск роскоши в тумане горя пробудил в ней еще большее участие к Шарлю, в силу контраста, быть может» [Бальзак 1927: 90]. Во втором случае у Мандельштама, как и десятилетие спустя у Верховского, «интересный вид» [Бальзак 1927: 104]. О трех существующих переводах «Евгении Гранде» см.: [Лешневская 2008].
Встречаются, разумеется, в переводах 1950–1960-х годов и случаи, когда intérêt переводится как «участие». Например, Раиса Линцер в переводе романа Жорж Санд «Орас» (первое издание 1960) систематически передает это слово именно таким образом. Но самой проблемы это никак не
