Отдельными изданиями в дореволюционное время Горького издавали мало, главными распространителями его творчества на эстонском языке становятся журналы и газеты: согласно собранной Н. Андресеном статистике, до 1907 года в периодике вышло 37 произведений Горького (причем некоторые из них были опубликованы по несколько раз: например, «Песня о Буревестнике» публиковалась за этот период шесть раз). При этом необходимо учитывать, что газетный тираж, в отличие от скромного книжного, делал Горького действительно массово читаемым автором.
Оно было подписано 27 ноября 1898 года (см.: Lõbu ja teadus. Teine anne. 1898. Lk. 2).
Andresen N. Maksim Gorki ja Eesti // Looming. 1959. № 7. Lk. 1080.
Как следует из рассказа, Кирилка – грамотный крестьянин, который «богомолен и поет на клиросе», что, конечно, прямо отражается на его речи. В этом смысле примечательно использование Горьким в приведенной нами реплике Кирилки ложного просторечья «сичас»: его ненормативность видна скорее на письме, а не в устной речи, так как в действительности эта форма не передает почти никаких особенностей произнесения слова «сейчас» (ослабление [j] в этом слове характерно для бытовой речи). Можно сказать, что это слово «хитрит» и «прикидывается», как «хитрит» и сам Кирилка. Конечно, в переводе эти нюансы пропадают.
Перевод: «<возок выкатился> и одновременно с этим открыл мне широкий, но темный горизонт».
См. об этом в монографии А. Ланге: «Aastal 1895 annab süsteemi embrüonaalsest olekust tunnistust nii järjekindlusetus algupärandi ja tõlke eristamisel kui ka väljakujunemata kontseptuaalne sõnavara. Tõlge tehti kellegi „järele“ või oli „ümber pandud“. Nagu sõnavaragi vihjab, ei olnud tollal tõlkeliste tekstide eesmärgiks vahendada originaali stiili, sageli anti edasi „lugu“, mis lugejale mõjuks ja lisatulu teeniks» / «В 1895 году об эмбриональном состоянии системы свидетельствует как последовательное неразличение оригинала и перевода, так и неразвитость концептуального словаря. Перевод был переложением или „делался по кому-то“. Как следует из словаря, целью переведенных текстов в то время было не передать стиль оригинала, а зачастую передать „историю“, которая повлияла бы на читателя и принесла бы дополнительный доход» (Lange A. Tõlkimine omas ajas. Kolm juhtumiuuringut eesti tõlkeloost. Tln, 2015. С. 21).
Хотя среди современников Горького была распространена и другая точка зрения на его творчество. Так, например, И. Анненский в статье о пьесе «На дне» отделял реализм Горького от традиции реалистической литературы XIX века и сближал его творчество с символистами: «После Достоевского Горький, по-моему, самый резко выраженный русский символист. Его реалистичность совсем не та, что была у Гончарова, Писемского или Островского» (Анненский И. Драма «На дне» // Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 72).
На это неоднократно указывалось исследователями, см.: Mur K. Betti Alver. Tartu, 2003. С. 104–105; Orav M. «Mina suren vee pean…»: Heiti Talviku biorgaafiat aastaist 1940–1947 // Vikerkaar. 1988. № 7. Lk. 47–57; Torop P. Tõlkelooline Betti Alver // Torop P. Kultuurimärgid. Tartu, 1999. Lk. 105.
Об этом см. в письмах Альвер (Alver B. Usutlused. Kirjad. Päevikukatked. Mälestused. Tln., 2007. Lk. 276).
Аккумулировать их могли и семейные воспоминания: известно, что ее родители ездили в Тарту смотреть нашумевшую постановку «На дне» (Muru K. Ibid. Lk. 12–13).
Историю этого несостоявшегося заказа подробно прослеживает Март Орав (Orav M. Ibid.).
В то же время было бы преувеличением сказать, что Альвер берется за доработку перевода, сделанного Тальвиком: он успел перевести совсем немного (сохранилось только несколько страниц первой главы).
Перевод, выполненный Тальвиком, хранится в Эстонском культурно-историческом архиве среди документов Бетти Альвер и ее второго мужа Марта Лепика (Eesti Kultuurilooline Arhiiv, f. 315, m. 154: 13).
Горький М. Детство. В людях. Мои университеты. М., 1945. С. 5.
Eesti Kultuurilooline Arhiiv, f. 315, m. 154: 13. Подстрочник:
«В полутемной узкой комнате, на полу у окна лежит мой отец, одетый в белое и необыкновенно длинный; его голые пальцы <ног> странно растопырены, ласковые пальцы <рук>, тихо положенные на грудь, также кривые; его радостные глаза горделиво накрыты черными кругами медных монет; добродушное лицо темное и пугает меня своими жутко оскаленными зубами.
Мать, полуголая, в красной юбке, на коленях на земле, расчесывая отцовские длинные мягкие волосы со лба на затылок черной расческой, которой я любил перепиливать арбузные корки; мать говорит непрерывно что-то густым хриплым голосом; ее серые глаза распухли и как будто тают в потоке крупных слез.
Меня держит за руку бабушка – круглая, с большой головой женщина, с невероятно большими глазами и смешным рыхлым носом; она полностью в черном, мягкая и на редкость интересная; она тоже плачет, как-то особенно и приятно подвывая матери, она трясется всем телом и тянет меня, подталкивая, в сторону отца, я упираюсь и прячусь за ее спину; мне страшно и неудобно».
Помета «устар.» около слова undruk появилось в эстонских словарях только в 1999 году, однако диалектная окраска этого слова отчетливо воспринималась и раньше. В художественных текстах 1930-х годов эта лексема находится только 4 раза (в то время как стилистически нейтральное seelik – 16; см.: https://www.cl.ut.ee/korpused/baaskorpus/, дата обращения 30.10.2021), а происхождение использовавших его писателей соответствует распространению этого слова в эстонских диалектах (преимущественно на юге Эстонии).
Eesti keele seletav sõnaraamat. 2, K. Tln, 2009.
Горький М. Детство. В людях. Мои университеты. М., 1945. С. 6.
Eesti Kultuurilooline Arhiiv, f. 315, m. 154: 13.
Gorki M. Lapsepõlv. Tln, 1946. С. 6.
Подстрочник перевода всего фрагмента:
– Ты откуда пришла? – спросил я ее.
Бабушка ответила:
– Сверху, из Нижнего, но я не пришла, а приехала! По воде не ходят, сущий/эдакий нипи-тири!
– Почему я нипитири?
– Потому что твоя голова полна тири-лири, – тоже засмеялась она.
Сошлемся здесь
