Глава X «Капитанской дочки» называется «Осада города». Эпиграфом к ней идет:
Заняв луга и горы,
С вершины, как орел, бросал на град он взоры.
За станом повелел соорудить раскат,
И в нем перуны скрыв, в нощи призезть под град.
Херасков.
(Пушкин, т. IV, стр. 387.)
Осаду ведет Пугачев.
Здесь он в первый раз назван орлом.
Еще любопытней становится этот эпиграф, если проследить его происхождение.
У Хераскова он выглядит так:
Меж тем Российский Царь, заняв луга и горы;
С вершины, как орел, бросал ко граду взоры;
За станом повелел сооружить раскат,
И в нем перуны скрыв, в нощи привезть под град[6]
Место, из которого взят отрывок, рассказывает о том, как Иван Грозный брал Казань.
Мы видим, что ассоциировалось для Пушкина с образом Пугачева.
Насколько отчетливы были для Пушкина ассоциации Пугачев – Иван Грозный, видно из анализа эпиграфа к гл. VI – Пугачевщина:
Вы, молодые ребята, послушайте,
Что мы, старые старики, будем сказывати.
П е с н я.
(Пушкин, т. IV, стр. 354.)
Песня эта взята Пушкиным, вероятно, из собрания разных песен М. Чулкова (СПБ, 1770), напечатана она там на стр. 156 под № 125.
Привожу ее начало:
Вы, молодые робята послушайте,
Что мы стары старики будем сказывати,
Про грозного Царя Ивана про Васильевича,
Как он наш Государь Царь под Казань город ходил,
Под Казанку под реку подкопы подводил,
За Сулай за реку бочки с порохом катал,
А пушки и снаряды в чистом поле раставлял,
Ой Татаре по городу похаживают,
И всяко грубиянство оказывают,
Они грозному Царю насмехаются,
Ай не быть нашей Казани за белым за Царем.
С Пугачевым здесь ассоциируется именно Грозный.
Ассоциации эти отчасти объясняются тем, что Пугачев широко пользовался подкопом, хорошо зная минное дело. Таким образом было совпадение в тактике Грозного и Пугачева.
В главе V «Истории Пугачевского бунта» написано:
«Гарнизон приготовился; ожидали взрыва и приступа. Не прошло и двух часов, как вдруг подкоп был приведен в действо; колокольня тихо зашаталась. Нижняя палата развалилась и верхние шесть ярусов осели, подавив нескольких людей, находившихся близ колокольни». (Пушкин, т. V, стр. 334–335).
Песня, начинающаяся словами «Вы, молодые ребята…», тоже рассказывает о подкопе.
Окончательно уточнить отношение Пушкина к Пугачеву помогает нам XI глава, названная Пушкиным «Мятежная слобода».
Начинается она так:
В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?»
Спросил он ласково.
Я тщательно перечел Сумарокова, сразу не поверив в этот эпиграф. В нем ход стиха не сумароковский.
У Сумарокова источника этого эпиграфа я не нашел.
В сборнике «Рукою Пушкина», на стр. 221, находится следующее воспроизведение пушкинского черновика:
46
Глава XI
Мятежная слобода
[В то время лев]
[Лев вопросил без гнева]
[без страшна рева]
(За чем пожаловать изволил в мой вертеп?
лев
(В ту пору [был] был сыт хоть
хоть он
Сказал лев ласков духом [и] свиреп]
–
В ту пору Лев был сыт
хоть с роду он свиреп
За чем пожаловать изволил в мой вертеп?
Спросил
[Сказал] он ласково
А. Сумароков.
Составители сборника делают следующее примечание:
«Запись в тетради № 238, представляющая эпиграф к главе XI «Капитанской дочки». Время написания этой главы не поддается точному определению. В конце рукописи «Капитанской дочки» имеется дата: «19 октября 1836». Возможно, что и XI глава написана в этом же году.
Впервые транскрибируемый нами текст эпиграфа дает повидимому картину творчества Пушкина, а не записи стихов Сумарокова по памяти. Что стихи – сочинение Пушкина, стилизовавшего под Сумарокова, подтверждается и тем обстоятельством, что у Сумарокова их нет».
Картина работы Пушкина, очевидно, такая: он пишет черновик стихотворения, решает систему рифм, потом подводит черту и пишет чистовой вариант, заменивши в нем только одно выражение уже после записи.
Это не напоминает процесса восстановления чужого стихотворения в памяти.
Черновик более стилизован под старое стихотворение, чем беловик.
Слово «вертеп», благодаря присутствию в стихотворении образа льва, воспринимается в старинном значении этого слова – «пещера». (См. Словарь Академии российской, СПБ, 1806, часть I, стр. 449).
Сумароков к этому времени уже был основательно забыт, и Пушкин мог решиться отнести стихотворение на счет забытого поэта.
Пушкин тут был прав уже потому, что пушкинисты не догадались об апокрифичности авторства Сумарокова до тех пор, пока не нашли документов.
Ссылка на Сумарокова позволила Пушкину назвать Пугачева львом.
В той же главе сам Пугачев рассказывает Гриневу сказку:
«Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь ты на белом свете триста лет, а я всего-на-всё только тридцать три года? – Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать, да похваливать. Орел клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!» (Пушкин, т. IV, стр. 406).
При помощи эпиграфа, нарочно написанного и снабженного указанием на Сумарокова, при помощи калмыцкой сказки Пушкин в одной главе называет Пугачева львом и орлом, т. е. по поэтическому словарю того времени точно называет его царем.
Пушкин ведет всю повесть, с одной стороны, на эпиграфах из старых книг, пародийно взятых для Гринева, а с другой стороны – на эпиграфах, взятых из народных песен, окружающих Пугачева.
В черновике «Плана издания русских песен и статьи о них» (т. VI, стр. 169–170) Пушкин писал:
Но есть одно в осн<овании?>
Оригинальность отрица<ния?>
В конце плана он записывает:
«Новейшее влияние. Мера, рифмы (неразб.), Сумароков.
Свадьба: – Семейственные причины. Элегический их тон. Лестница чувств.
<1832–1833>
_____________
Эта запись показывает, как отчетливо разбирался Пушкин в народной поэзии.
«Оригинальность отрицания» – это описание в песнях, типа свадебной, взято в эпиграф XII главы:
Как у нашей у яблоньки
Ни верхушки нет, ни отросточек;
Как у нашей у княгинюшки
Ни отца нету, ни матери.
Снарядить-то ее некому,
Благословить-то ее некому.
С в а д е б н а я п е с н я.
(Пушкин, т. IV, стр. 407.)
Эпиграф этот применен к Маше.
См. в статье А. Орлова (сб. «Художественный фольклор», М., 1927, вып. II – III).
«Пушкин отличает «песню народную» от старинной.
Пример народной:
Ах ты, девка, девка красная!
Не ходи, девка, молода замуж;
Ты спроси, девка, отца, матери,
Отца, матери, роду племени;
Накопи, девка, ума-разума,
Ума-разума, приданова.
Песня народная.
Буде лучше меня найдешь, позабудешь,
Если хуже меня найдешь, воспомянешь.
То же.
Пример «старинной песни» – «Сторона ль моя, сторонушка» (эпиграф ко второй главе).
У Чулкова, Новикова, Прача и др. мы не нашли свадебной песни для невесты-сироты, песни, известной во многих вариантах по записям из уст. Три вида этой сиротской песни записаны самим Пушкиным; для нас важен самый краткий из них:
Много, много у сыра дуба
Много ветвей и по́ветвей,
Только нету у сыра дуба
Золотыя вершиночки:
Много, много у княгини души
Много роду, много племени.
Только нету у княгини души
Нету ее родной матушки.
Благословить есть кому,
Снарядить некому.
Эта песня напоминает эпиграф к XII главе «Капитанской дочки» (сирота): «…Мы… думаем, что эпиграф к XII главе прямо сочинен Пушкиным как на основании своей записи с дубом, так и не без влияния особой, ему известной песни с яблонью». («Худ. фольклор», стр. 85–86.)
Гринев характеризован обычно эпиграфами из комедий и один раз – из «старинной песни».
Маша характеризована свадебной песней, как Татьяна, и отрывками из двух народных песен.
Отношения Маши и Гринева характеризованы песнями, взятыми из песенников, но написанными или под влиянием Сумарокова, или неканоническими стихами авторов известных.
Эпиграф к главе IX:
Сладко было спознаваться
Мне, прекрасная, с тобой;
Грустно, грустно расставаться,
Грустно, будто бы с душой.
Херасков.
(Пушкин, т. IV, стр. 381.)
Это взято из песенки, первый куплет которой звучит так:
