Когда же ночь, которая своей тьмой покрывала все эти гнусности, спешила удалиться, уступая место ясным лучам Востока, божество снова прятали в arca intefabilis. Мужчины, пресыщенные выпитым вином и возбужденные чувственными наслаждениями, возвращались, пошатываясь, в свои жилища, за ними следовали женщины и дети… все они были расслаблены, обесчещены!»
Все эти гнусности достигали подчас таких чудовищных размеров, что сенат часто запрещал их, но уничтожить окончательно не мог. Императору Диоклетиану принадлежит честь полного их уничтожения.
Но куртизанки играли роль не только в сфере религиозных празднеств; по словам Тита Ливия, у Римлян они выступали и на сцене. Они фигурировали в представлении, изображавшем похищение Сабинянок, и занимались проституцией, как только кончалось представление; некоторые авторы древности не делают даже никакого различия между театрами и публичными домами. Тертулиан говорит даже, что глашатай, провозглашая вслух подробное описание прелестей этих героинь проституции, указывал их местожительство и цену, которой оплачивались их ласки. Их было так много, что, не помещаясь во внутренних залах театра, они занимали места на сцене и на авансцене, чтобы быть больше на виду у зрителей. Помпей после открытия построенного им театра увидел, что театр является приютом для разврата и обратил его в храм, посвященный Венере, надеясь этим религиозным актом отклонить от себя упреки цензоров. (Сабатье). Куртизанки, участвовавшие в пантомимах, показывались на сцене нагими; они проводили пред глазами зрителей последовательно все акты проституции, а позднее, в эпоху Гелиогабала, все это получило вполне реальные формы. Так утверждает Лампсид. Таковы были удовольствия Рима, покорителя мира!
У Тита Ливия мы также находим описание возмутительных бесчинств, которые происходили во время этих ночных религиозных собраний, так называемых вакханалий. Он описывает церемонию посвящения в таинства Бахуса. Этот обычай введен был жрицей Paculla Minia, которая посвятила божеству своих двух сыновей. С тех пор посвящению подлежали юноши на двадцатом году[69].
«Посвящаемого юношу вводили жрецы в подземелье, где он был вполне предоставлен их скотским грубым страстям. Страшные завывания и звуки цимбалов и барабанов заглушали крики, вырывавшиеся иногда у жертвы насилия.
Чересчур обильная пища и масса выпитого за столом вина вызывали другие излишества, совершавшиеся под покровительством ночного мрака. Царило полное смешение возрастов и полов.
Каждый удовлетворял свою страсть, как ему угодно было; о стыдливости не было помину; храм божества осквернялся всякими проявлениями сладострастия, вплоть до самых противоестественных. (Plura vivorum inter sese, quam feminarum esse stupra)». Если иногда вновь посвященные юноши, устыдившись всего этого, оказывали сопротивление развратным жрецам, а иногда, в тех случаях, когда они небрежно выполняли то, что от них требовалось, их приносили в жертву: боясь их нескромности, их лишали жизни. Их крепко привязывали к особым машинам, которые подхватывали их и погружали затем в глубокие ямы. Жрецы же, чтобы объяснить исчезновение юноши, говорили, что виновником похищения был сам разгневанный бог.
Танцы, прыжки, крики мужчин и женщин — все это объяснялось божественным вдохновением, на самом же деле вызывалось обильными винными парами, составляло главный пункт всей церемонии и служило переходом к новым формам разврата. Иногда женщины с растрепанными волосами, держа в руках пылающие факелы, погружали эти последние в воды Тибра, где они тем не менее не гасли. Это мнимое чудо, говорит Тит Ливий, объяснялось тем, что горючее вещество факела состояло из серы и извести. Среди участников этих ночных собраний можно было встретить людей различных классов, вплоть до римлян и римлянок высшего общества, и число их было огромно. Это было уже не общество, не кружок людей, — весь народ принимал участие в ужасающем разврате; на них даже составлялись заговоры против существующего государственного строя. Это последнее обстоятельство заставило консула Постумия заняться более близким ознакомлением с этим обществом, о чем он и заявил сенату. Это соображение и побудило сенат отменить в 624 году эти собрания, чем был нанесен значительный удар культу Бахуса[70].
Отменив на некоторое время Вакханалии, римляне все же сохранили культ «доброй богини». Правда, мужчины больше не допускались во время таинств, но разврат сохранен был в полной мере. В своей шестой сатире Ювенал дает описание, разбор которого дан нами в другом нашем сочинении[71].
«Liberales» принадлежали к разряду тех же празднеств; происходили в марте, в честь Pater liber (псевдоним Бахуса). Phallus играл выдающуюся роль и в празднествах Liberales. У римлян, как нам известно, этот символ мужской силы назывался Мутуном. «Это было непристойное изображение, говорит св. Августин, которому поклонялись не в тайне, а вполне открыто; во время Liberales его торжественно перевозили на колеснице в предместья города».
В Ливиниуме чествование бога Liber'a продолжалось целый месяц, в течение которого, по словам Варрона, люди предавались наслаждениям и разврату. Сладострастные песни, неприличные речи как нельзя лучше соответствовали поступкам. Великолепная колесница, в которой помещался огромный Фаллус, медленно двигалась по направлению к площади. Здесь она останавливалась и одна из римских матрон, mater familias, возлагала венок на это неприличное изображение.
Таковы были празднества и церемонии священной проституции в Италии…
В Риме, как и в Афинах, существовало два обширных класса проституток: проститутки, которые занимались своим ремеслом в домах терпимости, в лупанариях, и свободные куртизанки, число которых было очень велико; в ряды этих последних вступали тайно многие замужние женщины, некоторые с разрешения своих мужей, другие без их разрешения[72].
Правда, бывали моменты, когда римская молодежь хотела под именем arnica поднять самых выдающихся из своих куртизанок на высоту афинских и коринфских гетер. Тем не менее в Риме не было никогда женщин, равных гетерам Греции, которые с красотой соединяли высокую интеллектуальную культуру. Римляне были слишком чувственными в своих страстях и слишком гордились своим политическим могуществом, чтобы сделать куртизанок своими сотрудницами; к тому же эти последние не блистали ни умом, ни образованностью. Их чувственные натуры признавали в женщине только товарища в оргиях, в грубом удовлетворении их животных инстинктов. Они удовлетворялись содержанками и называли их delicatae или pretiosae, если они знались только с богатыми людьми, хорошо одевались и были окружены известной роскошью.
Для простого народа имелась категория публичных женщин низшего ранга, которые назывались prostibulae и подразделялись на putae, alicariae, casoritoe, capae, diabolae, forariae, blitidae, nostuvigilae, prosedae, perigrinae, quadrantariae, vagae, scrota, scrantiae, — в зависимости от того, посещали ли они булочные, кабачки, публичные площади, перекрестки, кладбища или окрестные леса. Далее, среди них различались более или менее молодые италийки и чужеземки, ожидавшие клиентов у себя на дому, приглашавшие их из окон или на углу улицы, назначавшие за себя более или менее высокую цену, искавшие знакомства с свободными гражданами, рабами или вольноотпущенниками. Все эти наименования ценны постольку, поскольку знакомят нас с распространением общественной проституции во всех частях города, при различных условиях; далее мы видим, что никаких ограничительных в этом направлении условий не существовало, кроме регистрации и уплаты по таксе, meretricium…
Впрочем, танцовщицы и флейтистки были выделены в отдельный разряд; они напоминали знаменитых греческих авлетрид. Полиция римская разрешала им заниматься своим ремеслом, не распространяя на них силу licentia sturpi. Почти все они приезжали с Востока, из Греции, Египта или Азии и очень скоро приобретали громкую известность в Риме своей большой опытностью в тайнах сладострастия. Они продавали себя за дорогую цену и увеличивали доходы, получаемые за свое музыкальное искусство, доходами с проституции. Они появлялись только у богатых людей к концу пиров, в разгаре оргий. Среди чужеземок танцовщиц наибольший успех выпадал на долю испанок из Кадикса. Марциал и Ювенал говорят, что они своим искусством умели возбуждать сладострастные желания у всех зрителей.
Среди них были saltalrices, fidicinae, tubicinoe т. е. танцовщицы, затем игравшие на флейте и на лире. Невозможно представить себе, до какой степени бесстыдны были телодвижения, к которым они прибегали, изображая мимикой, под звуки инструментов, различные фазы любви; они напоминали авлетрид Афин и Коринфа с тем только различием, что римские танцовщицы не обладали обаянием знаменитых куртизанок Греции.
