«Сжалься над моей невинностью, говорила бедная рабыня, купленная для лупанария, не отдавай на позор моего тела, не бесчесть моего имени постыдным ярлыком! — «Пусть служанка снаряжает ее, сказал leno, и пусть напишут на ярлыке следующее: «Тот, кто лишит невинности Тарзию, отсыплет полфунта серебра, потом она будет принадлежать каждому, кто заплатит одну золотую монету».
Нужно полагать, что за девственниц платили очень дорого, так как латинские писатели свидетельствуют об очень скромном вообще вознаграждении в лупанариях. Так, Ювенал, говоря о Мессалине, требующей вознаграждения за свои ласки, пишет: «Aera poposcit», т. е. требует несколько медных монет. Петроний говорит то же устами Асцилта, когда тот приходит в лупанарий в сопровождении «почтенного старца»: lam pro cella meretrix assem exegerat. Даже надсмотрщица за девушками получала один асс за комнату[76].
Впрочем, эта торговля девственностью была иногда простой спекуляцией со стороны сводников. Мнимые девственницы попадались гораздо чаще, чем действительные. Луцилий в одной из своих сатир дает молодому новичку следующий практический совет: «Бери девушек без всяких гарантий».
Соучастники проституции в Риме
Наряду с официальными сводниками лекарки также были помощницами куртизанок высшего полета и матрон, которым они, в их любовных связях, подавали советы и помощь. Все эти женщины, подававшие медицинскую помощь в любовных делах, известны были под различными именами, medicae, obstetrices, sagae. Самыми корыстолюбивыми соучастниками проституции были главным образом sagae. Всем известно, что оттуда и ведет свое происхождение французское sage femme, название, которое Стерн совершенно основательно рекомендует не смешивать с femme sage (умная женщина).
В одной из эпиграмм, упоминаемых в «La Medicine et les Moeurs de la Rome antique d'apres les poets latins», Марциал говорит об этих medicae, которые лечили истеричку, прекрасную Леду, выданную замуж за немощного старика. При появлении врача, эти женщины немедленно удаляются, говорит поэт. Protinus accedunt medici medicaeque recedunt.
Obstetrices были, собственно говоря, акушерками; в качестве помощниц при них состояли adstetrices. Sagae наравне с medicae и obstetrices присутствовали при родах и лечили от женских болезней. Впрочем, все это были в общем женщины невысокой нравственности, занимались они главным образом контрабандной торговлей, устройством абортов и сводничеством. Из их среды выходили чародейки, волшебницы, колдуньи, парфюмерши, парикмахерши и т. п. На всех этих занятиях лежала печать суеверия, сказывался расчет на кокетливость женщин, их развращенность и легковерие. В них каким-то образом совмещалась сводница, акушерка и продавщица нарядов. При их содействии бесследно исчезали незаконорожденные дети, они с помощью жертвоприношений подготовляли благополучную беременность и удачные роды.
Во время работы они по мере надобности призывали Диану три раза или больше.
На них лежала обязанность купать новорожденного младенца и ходить за роженицей в течение 5 дней. Их призывали, когда новорожденный заболевал, и все лечение в этом случае заключалось в том, что туловище ребенка покрывалось амулетами и на помощь призывалась Юнона, Люцина, Диана и даже Кастор и Поллукс.
У Плиния мы находим описание способов лечения некоторых болезней при помощи свежей или высушенной менструальной крови. При лечении перемежающейся лихорадки и бешенства применялось virus lunare в виде втирания или просто прикладывания к коже, причем для этой цели служило sachet или серебряный медальон. Эта кровь, по мнению римских акушерок, обладала еще одним свойством: женщина в период менструации уничтожала всех гусениц и насекомых в полях, если обходила вокруг них один или несколько раз. С другой стороны растения под влиянием этой крови делались бесплодными, плоды опадали с деревьев, изгонялись пчелы, притуплялось лезвие бритвы и т. д. Частная жизнь этих женщин проходила соответственно их невежеству, они питали слабость к вину, как мы это видим, например в Андриенне, прелестной комедии Теренция, где saga Лесбия, призванная помочь молодому Глицерию, изображается собутыльницей старух рабынь. Эта же Лесбия, но сообщению того же автора, предписала своей пациентке ванну немедленно после родов и велела ей съесть четыре яичных желтка.
В Риме, как и в Афинах, акушерки не только монополизировали производство выкидышей и детоубийство — преступления эти почти допускались законом и общественной моралью, — но и укрывательство и подбрасывание новорожденных.
Они уносили новорожденного, от которого родильницы хотела избавиться, на берег Велабра, к подошве Авентинского холма.
К этому же ужасному месту приходили другие, которым эти дети, обреченные на гибель, нужны были для получения какого-нибудь наследства.
Ювенал в своей превосходной сатире на женщин справедливо замечает: «Я говорю об убийстве детей и о коварстве тех женщин, которые, насмехаясь над обетами и радостью своих мужей, приносят им с берегов гнусного Велабра наследников, отцами которых те себя почитают».
Эти зловредные твари не останавливались ни перед каким преступлением для удовлетворения своего корыстолюбия; они продавали жидкости для возбуждения полового чувства и для подавления его, причем в состав жидкостей, по словам Горация, входила иногда кровь убитого ими младенца. Лекарства Канидия, рецепты Сальпе[77], гиппомин[78], Eryngion[79] Сафо — вот какими средствами исчерпывалась их терапия и фармакология.
Было бы бесполезно искать новые материалы у других авторов и заниматься более подробно с этим предметом; для нас теперь ясны функции лекарок в Риме.
Они главным образом занимались производством выкидышей и были соучастницами проституции.
По духу римского закона, изгнание плода каралось очень строго, но закон этот фактически не применялся и власти не препятствовали лекаркам заниматься их прибыльным ремеслом. Текст закона гласил буквально следующее:
«Кто примет плодогонное средство, даже без преступного намерения, ссылается в рудники, если он беден. Богатые ссылаются на остров и часть их имущества конфискуется. Если же результатом выпитого лекарства явится смерть матери или ребенка, то виновный наказуется смертной казнью».
Qui abortitionis poculum dant, et si dolo non faciant, humiliores ad metallum, honestiores iu insurlam, amissa parte honorum, relegantur. Quod si poculo mulier aut homo perierit, summo supplicio afficiuntur.
Тем не менее вытравление плода сделалось обычным для римских нравов и производилось открыто.
Авторы говорят о нем, как об обычае, который терпели законом и к которому высшая знать и патрицианки прибегали из различных соображений.
Ювенал в сатире, направленной против лицемеров, выводит Домициана, который пишет законы против прелюбодеяния, тогда как его племянница Юлия славится своими абортами. Quum tot abortivis foecundam Iulia vulvani. Она извлекала из своего плодоносного чрева еще трепещущие остатки, которые своим сходством с дядей свидетельствовали против него. Solveret, et patruo similes effunderet offas.
Итак, мы видим, что Юлия прибегала к абортам с целью уничтожить доказательство своей связи с дядей Домицианом. И чаще всего женщины прибегали к выкидышам именно по аналогичным соображениям.
Коринна, возлюбленная Овидия, сделала то же с целью уничтожить доказательства своей связи с поэтом. «Коринна, как и многие друга с женщины, увидела, что спокойствие ее жизни будет нарушено появлением на свет свидетеля ее проступка и, подобно многим другим, старалась уничтожить этого ребенка, угрожавшего ее покою и красоте». (Овидий, Amores). Dum ladefacat onus gravidi temeraria ventris, in dubio vita lassa Corinna jacet.
Овидий, который не был соучастником этого преступления, был возмущен поступком своей любовницы, но потом просил все же богов даровать ей прощение; при этом он посылал проклятия женщине, которая впервые подала пример такого злодеяния. «За эту борьбу против природы она заслуживает смерти, говорит он: ей хотелось избежать появления нескольких складок на животе».
Ut careat rugarum crimine venter: «И она рисковала сойти в могилу».
«Женщине зачем вводить в свое чрево смертоносное орудие, зачем давать яд ребенку, который еще не жил?».
Vestra quid effoditis subiectis viscera telis et nondum natis dira venena datis. Заканчивает он свою красноречивую элегию следующими словами:
«Она умирает, погубив свое дитя, и когда ее с разметавшимися волосами укладывают на ложе смерти, все окружающие говорят: «Это справедливо, это разумно, она этого вполне заслужила!».
Saere, suos utero quae negat, ipsa perit. Ipsa perit, ferturque toro resoluta capillos: et clamant, merito! qui nodumque vident.
В «Heroides» Овидия мы находим письмо Канацеи к ее брату Макарею, от которого она забеременела: «Первое предчувствие моей беременности появилось у моей кормилицы; она мне сказала: дочь Эола, ты любишь! Я покраснела и от стыда опустила долу глаза.»
Этот немой язык, это признание были в достаточной мере выразительны.
