Проститутки обязаны были, по полицейским правилам, носить особое платье. Вместо стыдливой столы — одежды римской матроны, доходившей до пяток, проститутки должны были иметь короткую тунику и тогу с разрезом спереди; эта одежда утвердила за ними прозвище togatae. Одно время они позаимствовали у азиатских куртизанок их платье из прозрачного шелка, sericae vestes, через которое видно было все тело. В эпоху империи матроны также усвоили эту моду и в свою очередь приняли тот позорный вид, который так возмущал Сенеку. «За большие деньги — говорит он — мы выписывали эту материю из отдаленнейших стран, и все это лишь для того, чтобы нашим женам нечего было скрывать от своих любовников».
Проституткам не разрешалось носить белых лент (vittae tenes), которыми поддерживали прическу молодые девушки и порядочные женщины. Они должны были носить светлый парик или окрашивать волосы в желтый цвет, а на улице носить капюшон (pelliolum). Для цирка, театра и общественных собраний полагалась особая прическа, а именно: митра, нимбо или тиара, — по желанию — с цветочными, иногда золотыми украшениями или с драгоценными камнями. Митра была менее заострённой, чем у наших прелатов и так же, как у последних украшена двумя подвесками, спускавшимися на щеки… Наконец, обуты они были в сандалии, матроны же носили полусапожки.
По постановлению Домициана им было запрещено гулять по улицам на носилках[85]. Дело в том, что этот род передвижения, первоначально предоставленный беременным матронам, скоро сделался чем-то вроде переносного алькова для богатых куртизанок; альков этот несли восемь рабов. Гуляя таким образом, женщины впускали к себе в альков своих случайных любовников, и, задернув занавеси, отдавались им; когда на общественных прогулках куртизанки были одни, in patente sella, они принимали горизонтальное положение, раскинувшись на подушках, стараясь привлечь на себя взгляды мужчин и возбудить в них желания. По смерти Домициана они снова стали употреблять носилки, а замужние женщины последовали их примеру; последнее обстоятельство заставило Сенеку сказать: «Тогда римские матроны возлежали в своих колясках, как будто желая продать себя с публичного торга».
Мы последовательно сделали обзор всех видов женской проституции в Риме: проституции по долгу гостеприимства, религиозной и узаконенной; последняя составляла занятие публичных женщин, всех разрядов волчиц, богатых куртизанок и матрон. Теперь нам предстоит ознакомиться с проституцией мужчин.
Она была таким же распространенным явлением, как и женская проституция, и не только среди плебса, вольноотпущенников и рабов, по и в высших кругах: среди императоров, сенаторов, всадников и т. д. Порок и разврат этих лиц навсегда останутся предметом изумления цивилизованных народов. Вот несколько фактов.
Юлий Цезарь. — Обольстил Постумию, жену Сервия Сульпиция, Лоллию, жену Аула Габиния, Тертуллу, жену Марка Красса, Марцию, жену Гнея Помпея, Сервилию и ее дочь Терцию[86]. Но все это не удовлетворяло его, и помимо многочисленных любовных связей с римскими матронами, помимо романа с мавританской царицей Евноей и с Клеопатрой он проституировал с мужчинами; царь Вифинии, Никомед, первый обольстил его rumore prostratae regi pudicitiae. Цицерон в своих письмах подтверждает этот факт; Долабелла порицал за это Цезаря с сенатской трибуны, называя его царской наложницей. Куриан придумал на его счет названия «публичный дом Никомеда» и «Вифинская проститутка». Когда однажды Цезарь имел неосторожность сказать что-то в пользу Низы, дочери своего любовника, Цицерон тоном отвращения прервал его: «Прошу тебя оставить этот разговор; всем прекрасно известно, что ты получил от Никомеда и что ты дал ему взамен».
Октавий, говоря о Цезаре, называл его королевой, а Помпея — королем. Когда после победы над галлами Цезарь на триумфальной колеснице поднимался к Капитолию, воины, окружавшие его, пели: «Цезарь покорил галлов, а Никомед покорил Цезаря. Сегодня Цезарь празднует победу над галлами, Никомед же не празднует победы над Цезарем». Однажды он договорился до того, что он мог бы ходить по головам своих сограждан; на это ему возразили, что женщине трудно это сделать. Цезарь нашелся только возразить, что Семирамида царствовала в Ассирии и что амазонки царствовали в большей части Азии. Таков был Цезарь по описанию Светония; он был «мужем всех женщин и женой всех мужчин».
Октавий. — «Не один позорный поступок запятнал его имя уже в молодости», говорит о нем Светоний[87]. Марк Антоний ставил ему в вину то, что «он добился своего усыновления дядей ценою собственного бесчестья». Брат Марка Антония Люций говорит, что Октавий, «отдав цвет своей невинности Цезарю, продал ее затем вторично в Испании некоему Тиртию за 300 000 сестерций»; Люций говорит еще, что «Октавий имел привычку сжигать волосы на ногах с целью сделать новые волосы мягче». Секст Помпей называл его женоподобным, а известно, что означало это слово в Риме.
Однажды народ с восторгом применил к нему один стих, который произнесен был на сцене театра и относился к одному жрецу Кибеллы, игравшему на гуслях; стих этот означает:
«Видишь, наложник царствует над миром».
Впрочем, Октавий не только мужеложствовал: он, также как и его дядя, питал какую-то бешеную страсть к замужним женщинам и к девушкам, ad vitiandas virgines promtior. Вот что говорит об этом Светоний: «Друзья Октавия постоянно подыскивали для него замужних женщин и молодых девушек, которых он велел выставлять пред собою нагими и в таком виде рассматривал их как рабов, продаваемых на рынках в Торании». По словам Дюфура, эти несчастные жертвы императорского сластолюбия прежде, чем быть выбранными и одобренными, должны были выполнить ряд капризов Октавия; последний с любопытством разглядывал самые сокровенные подробности их красоты. В этом смысле комментаторы истолковали слова «conditiones quaesitas», которые историк прикрыл, так сказать, прозрачной вуалью.
Вот еще эпизод, описанный Светонием и Марком Антонием и обнаруживающий безнравственность и деспотический нрав Октавия: «Во время одного пиршества Октавий пригласил из столовой в соседнюю комнату жену одного из своих приближенных, несмотря на то, что муж ее был в числе приглашенных. Гости успели выпить много бокалов вина во славу цезаря прежде, чем она вернулась в сопровождении Октавия; при этом уши у нее горели и волосы были в беспорядке. Один только муж как будто ничего не замечал». В следующей главе Светоний продолжает: «Много толков возбудил один таинственный пир, который называли «пиром двенадцати божеств»; гости на этом пиру были в одеждах богов и богинь, а сам Октавий изображал Аполлона». Антоний в своих письмах, где он жестоко нападает на императора, не побоялся назвать по имени всех, кто присутствовал на этом пиршестве. Этому же пиршеству некий анонимный автор посвятил следующее стихотворение:
Когда среди возмутительной брани и криков,
Осквернявших великий и священный образ Аполлона,
Цезарь и его друзья кощунственной игрою
Изображали радости и грехи богов;
Все боги, покровители Рима и Италии,
Отвратили свой взор от этой гнусной картины людей;
И великий Юпитер в гневе сошел
С того трона, на котором сидел со времени Ромула.
Таков был Октавий Август, лицемерный автор закона о прелюбодеянии и вместе с тем любовник-кровосмеситель своей дочери Юлии.
Тиверий — О его развратном образе жизни Светоний говорит[88]: «Он создал новое учреждение, которое можно было бы назвать «Управлением по делам сладострастия». Во главе его он поставил римского всадника Казония Приска. novum officium instituit, a voluptatibus, praeposito equito romano tito caesonio prisco.
«В Капри, где он любил уединяться, было несколько мест, предназначенных для удовлетворения его развратных вожделений: здесь молодые девушки и юноши изображали отвратительные страсти, которые он называл Spintria; они образовывали друг с другом тройную цепь и обнявшись таким образом, совокуплялись на его глазах; зрелище это имело целью подогреть потухавшие страсти старика. Некоторые комнаты в его дворце были украшены рисунками самого похотливого свойства; рядом с ними лежали книга Элефантиды[89]; таким образом все в этой комнате поучало и давало примеры наслаждений, ne cui in opera edenda exemplar impretatae schemae decsset.
«Но в своем бесстыдстве он заходил и еще дальше, так далеко, что поверить этому так же трудно, как и писать об этом. Говорят, что он приучил маленьких детей, которых он называл своими маленькими рыбками, играть между его ногами, когда он купался в ванне, кусать его и сосать; этот род наслаждения всего более соответствовал его возрасту и наклонностям.»
