За время отсутствия всяческого присутствия закончила (увы, только начерно!) несчастные сонеты, дам им полежать, отдохнуть от себя, чтобы недели через две отредактировать и закончить так, как сумею.
Один раз знакомые свозили меня на машине на два часа в лес, я грустно-счастлива была побывать за пределами «латифундии» и хоть бегло глянуть на природу, на всё многообразие зелени и ощутить высоту неба над головой и самую возможность простора, о которой (и о котором) всегда помнишь, но, поневоле, перестаёшь ощущать физически. Даже собрала несколько «утешительных» грибков, из которых сварила суп к Лениному и Адиному приезду.
С продуктами тут стало получше, иногда появляется в продаже слив<очное> масло, которое можно закупить впрок, до следующего появления. Молоко в нашем ларьке бывает ежедневно, и часто творог. Хлеб почти бесперебойно. В «городе», т. е. в самой Тарусе, бывает сметана, иногда колбаса, и т. д. Так что теперь, когда есть кому сбегать в город, добывание продуктов уже не проблема.
Сама я в Тарусе не была уже года три, так как под горку - могу, а обратно, в горку, уже нет. Проезжая Тарусу при приезде в неё и при отъезде думаю: всё ещё хороший городок пока что Ибо и тут строятся «современные» здания, кубики, в которые играет ребёнок, патологически лишённый фантазии! Они, эти кубики, идут в наступление на ближайшие, прелестные и тишайшие, окрестности. Разрастается и местный дом отдыха. А по берегам Оки — палатки почти подряд, а по (плохим) здешним дорогам — машины и мотоциклы потоком. Какие мы счастливые, что видели и осознали ту, прежнюю, Москву -да и Россию!
Крепко обнимаю вас, всегда очень жду весточки.
Будьте здоровы, мои дорогие! Лена шлёт самый сердечный привет - а Ада ещё не приехала.
Ваша Аля
В.Н. Орлову
23 декабря 1973
Милый Владимир Николаевич, это не я на Вас сержусь, это Вы вправе сердиться на мою такую долгую и ничем не оправданную немоту. Никакие тени не падают на нашу дружбу — откуда бы им взяться? Виной моему, для меня самой неожиданному, эпистолярному хамству — разросшиеся хворобы, возросшая неизбывная усталость, заставляющая меня ждать тихого и вдохновенного часа для того, чтобы сесть за письмо; но разве дождёшься его (часа!) извне, если не умеешь его организовать внутри себя, съедаемой обязательностью различных второстепенностей? Стара, наверное, стала: если считать северный стаж год за два — то мне скоро 80, а жаль!
Ну ладно, это не новогодние материи, Бог с ними со всеми. Авось в 74-м воспряну духом. <...>
Всего вам обоим доброго и хорошего в наступающем году — здоровья, сил, дел и отдыха! Обнимаю сердечно вас обоих!
ВашаАЭ
Так называемые воспоминания движутся медленно и неверно, я, как всегда, недовольна — ну, что Бог даст!
В.П. иД.Н. Журавлевым
7 августа 1974
Дорогие мои и милые Журавлики, ваша весточка с Камы1 была для меня полнейшей неожиданностью, ибо мне казалось, что вы собираетесь на дачу, т. е. из московского огня да в дачное полымя, ибо уж где-где отбываем мы наказание за все наши грехи, как не на даче. Ну, какие бы то ни были санаторные неполадки, а всё же лучше, чем самим хозяевать; тут хоть «на всём готовом», включая обязательное музобслуживание... Не знаю, успеет ли к вам моя весточка, ибо всё продолжительнее и таинственнее становятся пути следования писем и всё ненадёжнее их доставка; и вообще тайны мироздания меркнут перед секретами сервиса и прочего обслуживания человека человеком.
Такого исключительно поганого лета, как нынешнее здешнее, не упомню, как сказал бы Нестор-летописец, берясь за натуральное перо натурального, не инкубаторского, гуся.
Одна погодная подлость сменяется другой, пятой, десятой, сотой и т. д. Некто, пропивший нашу весну, проиграл в картишки и лето; картины мокнущей, зябнущей, стынущей природы вызывают некий душевный авитаминоз и - физическое оцепенение от невозможности одолеть весь этот завал туч и всю эту мокрую свинцовость - причём, для меня, в пределах одного лишь крошечного «дачного участка»; на просторе всё это ощущается и одолевается иначе, более масштабно что ли! Редкие синие, яркие, жаркие просветы только по губам мажут, да в рот не попадают; не успеваешь осознать и поверить, как опять всякая дрянь сыпется с неба... А время, между прочим, идёт, бежит, летит, короче говоря, проходит безвозвратно, а работёнка - ни с места, и об
отдыхе не может быть и речи, и т. д. и т. п. Недавно, правда, были развлечения, внесшие некоторое разнообразие в жизнь и давшие пищу возрастающему скудоумию моему и окружающих! Нас с Адой торжественно пригласили надень рождения одного милого старикана, у которого мы когда-то - когда строили свой домишко - снимали комнату; гостей было 35 человек - и все родственники жены юбиляра, его же собственные не поместились или ещё что, но не были приглашены; столы, сколоченные юбиляром ради этого случая, были поставлены буквой П и ломились от яств и питий, из последних особо примечательном был великолепный самогон на зверобое; впрочем, зелёный змий и в казённом воплощении наличествовал в избытке. Всё было распре-лестно, весело, добродушно и доброжелательно; вначале велись вполне светские разговоры на темы погоды и творчества Муслима Магомаева; потом те же речи велись не вполне членораздельно; потом всеми присутствующими овладело непреодолимое желание спеть чего-нибудь такого; спели; выпили; опять спели; ещё выпили; ещё спели; один из племянников юбиляра, наиболее тверёзый, записал неприметно этот зверобойный хор на магнитофон; и когда мы прослушали самих себя, то некоторые даже протрезвели; но ненадолго; когда же появился настоящий, домотдыховский баянист со своим, отделанным синтетическим перламутром, баяном и начались половецкие пляски (племянники, набычившись и избочась, страшно топотали вокруг племянниц, ритмично размахивавших цыцами — то вверх-вниз, то налево-направо) - мы с Адой тихо смылись во свои недалекие свояси. На следующий день мы «гостили» у Евг<ении> Мих<айловны> Цвет<аевой>, вдовы маминого брата Андрея, к<отор>ой стукнуло 79 лет - но всё ещё свежа, как желтеющий огурец, - там было тарусское «обчество» в количестве 10 человек - один склерозистей другого; стол ломился под грузом чайника, сахарницы и сухарницы; разговоры велись о сверхъестественном — снах, предчувствиях, приметах; потом перешли на «страшные» истории, страшные лишь тем, что рассказчики путали завязку, искажали продолжение и забывали конец; расходиться же начали после того, как один старичок, дойдя до кульминации какой-то неимоверности, в которой участвовали какие-то гродненские гусары на ходулях, сказал вместо «покойник» — «подсвечник»: «а подсвечник встал из могилы и улыбнулся».
Ну вот, милые мои, этим подсвечником и заканчиваю письмишко. Крепко, крепко обнимаю, люблю и помню. Будьте здоровы и терпеливы!
Ваша Аля
Ада шлёт сердечный привет!
1 В.П. и Д.Н. Журавлевы отдыхали в это время в санатории «Усть-Качка» на Каме.
В. Н. Орлову
28 августа 1974
Милый Владимир Николаевич, какая жалость, что глаза подводят, что время подводит, что здоровье подводит - и что вообще и в частности столько подвохов вокруг нас и внутри - первейший же из них - этот самый «возраст» на седьмом десятке! Сколько оказывается козырей в его игре - игре с нами, в нас и против нас! «Кабы знатьё» - мы бы больше ценили просто молодость, просто здоровье, когда были богаты ими... Надеюсь, что когда эти корявые ночные строчки доберутся до Вас, вы уже будете смотреть во все глаза «в корень» очередной работы и опять докажете фениксово своё начало и фениксову свою суть. Прошу Вас, если и когда Вам вновь, не дай Бог, станет нудно на душе, оглянитесь в мою сторону мысленно, мысленно же заберитесь, хотя бы на несколько мгновений, в мою не греющую шкуру - и Вы сейчас же ощутите, какой Вы молодец и какое счастье, что поблизости Е<лена> Вл<адимировна> (и даже когда в турне — всё равно поблизости!), и какое счастье, когда каждое горе — пополам.
А мне уже давно некому сказать: «а помнишь?» — хотя бы это сказать! и иной раз трудно превозмогать то, что принято называть одиночеством. Я говорю «то, что принято называть», потому что, несмотря ни на что, одиночества своего не ощущаю в полной мере; но ведь на самом-то деле происходит это только благодаря памяти и воображению - ценностям бесплотным, а у бесталанных ещё и бесплодным...
Так что Вы ещё вполне - кум королю, и да будет так, и тьфу-тьфу не сглазить, и храни Вас Бог, Е<лена> В<ладимировна> и... обстоятельства!
Сегодня - первый день на тридцать шестой год с того 27 августа1, когда я в последний раз видела своих близких; на заре того дня мы расстались навсегда; утро было такое ясное и солнечное - два приятных молодых человека в одинаковых «кустюмах» и с одинаково голубыми жандармскими глазами увозили меня в сугубо гражданского вида «эмке» из Болшева в Москву; все мои стояли на пороге дачи и махали мне; у всех были бледные от бессонной ночи лица. Я была уверена, что вернусь дня через три, не позже, что всё моментально выяснится, а вместе с тем не могла не плакать, видя в заднее окно
