Ознакомительная версия.
Сообщить Елизавете о своём решении члены общества поручили Фёдору Николаевичу Глинке. Были уверены, разговор будет откровенным: Глинка боготворил Елизавету, она относилась к нему с доверием и уважением. Одни надеялись: императрица согласится. Ради России. Ради народа. Ведь как только она станет самодержавной монархиней, сразу даст народу конституцию, освободит несчастных рабов. Другие сомневались: испугается, сообщит о заговоре своему венценосному супругу.
А она – рассмеялась, но обещала сделать все, чтобы убедить государя в необходимости даровать народу свободу и конституцию. Как раз в это время её отношения с Александром стали налаживаться, и она вполне искренне надеялась, что ей удастся вернуть его к идеалам их юности. Надеялась. И уже начала. Не успела…
В начале двадцатых годов, после окончательного разрыва с Марией Антоновной Нарышкиной, Александр словно прозрел. Проводя больше времени с Елизаветой Алексеевной, он понял, какое сокровище он потерял. Да, она ему изменила. Но не он ли сам толкнул её к измене? Это он погубил её жизнь. Их жизнь.
Он наконец понял, насколько её отношение к нему неподвластно стандартному пониманию: незаслуженно оскорблённая, униженная, брошенная ради пустой, легкомысленной кокетки, она ни разу не упрекнула его, всегда приходила ему на помощь в трудные минуты, всегда оставалась верным другом, быть может, единственным… И это вовсе не тупая безропотность, которая часто встречается у русских жён, независимо от того, к какому сословию они принадлежат. Нет, она женщина независимая, гордая. Ни ради того, чтобы сохранить высокое положение, ни ради того, чтобы соблюсти приличия, терпеть она бы не стала. Значит – любила? А он… И Александр делает всё, чтобы искупить вину. Она во всем идет ему навстречу. Между ними возникает безмерная душевная близость, какой обоим так недоставало всю жизнь. Но, видно, такова была её участь: счастье всегда выпадало ей ненадолго.
Начало 1825 года было омрачено резким ухудшением её здоровья. Возможно, оно было спровоцировано двумя событиями, вызвавшими сильнейший стресс: страшным наводнением 1824 года и сообщением о том, что тайное общество готовит убийство государя. Она не могла этого допустить.
Когда-то писала матери: «Как только я чувствую, что ему грозит опасность, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно моё сердце». На этот раз опасность была реальной. Как никогда. Она должна была что-то сделать! Но что? Помогло, как это нередко бывает, – несчастье: здоровье её стремительно ухудшалось, она держалась мужественно, но таяла на глазах. Врачи настоятельно рекомендовали провести предстоящие осень и зиму в тёплых краях: в Италии, Франции, на юге России. Она решила воспользоваться своей болезнью. Знала: одну Александр её не отпустит. Вот и решила увезти его подальше от заговорщиков, спрятать, спасти.
Пределы России отказалась покидать категорически. Но почему решено было поехать в известный не самым мягким климатом Таганрог, так и осталось загадкой. Была ли это карающая рука судьбы или они считали, что именно в Таганроге им будет проще осуществить задуманное – уйти в частную жизнь. У обоих этих предположений были и до сих пор остаются сторонники.
Их жизнь в маленьком заштатном городке была настоящей идиллией. Говорили и не могли наговориться, держались за руки, подолгу гуляли вдвоём. И никакого придворного этикета. Окружающие, люди близкие, преданные, были тактичны, старались не мешать. Им казалось, что перед ними молодожены. Ничто не предвещало беды.
И вдруг – неожиданная болезнь Александра. И – смерть. Одни говорят – у неё на руках. Другие верят: труп подменили, император ушёл бродить по своей несчастной стране. Но могло ли такое случиться без участия и согласия Елизаветы?
Кто бы ни лежал в гробу, только её искренняя скорбь могла убедить: государь умер. Смогла бы она так сыграть? Не сомневаюсь. Ведь она и в самом деле навсегда прощалась со своим любимым. А вот могла ли согласиться участвовать в такой мистической драме? Мне кажется, это противоречило её характеру – она не любила, да и не умела лгать. Но вместе с тем, разве могла отказать в его просьбе, в том, что было для него так важно?.. Нет ответа.
19 ноября она писала матери: «Я не способна передать то, что испытываю. Это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию… Если бы я ещё не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И, кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему! Я ничего более не вижу перед собой. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь; когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю, когда и куда пойду я».
В этом отрывке из письма так много загадок. «Когда он отправится, я тоже отправлюсь…» А между тем гроб с телом покойного императора отбыл из Таганрога ещё 29 декабря, а она оставалась там до 21 апреля.
Сторонники версии подмены тела находят в этом поддержку своим предположениям: он, настоящий, живой, тайно был ещё в Таганроге, а за чужим телом зачем же ей уезжать?
Елизавета Алексеевна в трауре Петр Басин. «Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны в трауре»
Те, кто уверен, что 19 ноября она на самом деле закрыла глаза Александру, тоже ссылаются на это письмо: в нём такая боль, такая тоска! Она не могла бы так писать, если бы он был жив.
Но есть ещё и третья версия. Вернее, странный слух. Будто бы Елизавете Алексеевне удалось забеременеть. И после смерти мужа (в смерти в таком случае сомневаться трудно: едва ли он ушел бы, бросив жену в таком положении) она не хотела пускаться в трудную дорогу, боясь потерять ребёнка. Подтверждений этому нет. Если только не считать подтверждением, во всяком случае, подтверждением того, что слух этот дошел до Петербурга, неожиданную и ничем на первый взгляд не мотивированную поездку Марии Фёдоровны навстречу невестке.
Мария Фёдоровна не любила ездить, да ещё поспешая, да ещё без многолюдного сопровождения. Представить, что ей так не терпелось увидеть невестку, зная их отношения, невозможно. Хотела узнать подробности смерти или ухода сына? Но ведь спокойно ждала полгода, неужели не могла подождать ещё несколько дней, пока Елизавета доедет до Петербурга? А вот если прослышала о беременности – совсем другое дело. Ребёнок – законный наследник. А как же тогда Николаша? Он, только он должен стать императором. И он им будет!
По поводу встречи свекрови и невестки есть две версии. По одной – была договорённость о встрече (может быть, Елизавета хотела рассказать свекрови что-то такое, чего не доверишь бумаге, но боялась не доехать до Петербурга – была уже очень слаба). По другой версии, Мария Фёдоровна приехала в Белёв неожиданно.
Правда, в одном все свидетели единодушны: императрица-мать не застала Елизавету Алексеевну в живых. Она лежала на той самой походной кровати, на которой скончался Александр. Все единодушны и в том, что, увидев остывающее тело невестки, свекровь собрала бывшие при покойной бумаги и торопливо уехала.
Может быть, только ради этого и приезжала? Бумаги Елизаветы ни в коем случае не должны попасть в чужие руки: слишком много она знала, слишком была умна и откровенна, её свидетельства, её характеристики способны рассказать о царском семействе такое, чего не должны знать ни современники, ни потомки. Больше всего пугало, что уж кому-кому, а Елизавете-то поверят: всем известно, она честна, бескомпромиссна. Эту догадку подтверждает тот факт, что Елизавету ещё не успеют похоронить, а новый император, Николай I, вдвоем с матушкой будут лихорадочно читать её бумаги и бросать их в камин – жечь, жечь, жечь! Чтобы и следа не осталось.
Но до её конца ещё полгода. Пока она остаётся в Таганроге, а в это время в столице происходят события, которые могли изменить будущее России. И ей в этих событиях отводилась не последняя роль.
В канун восстания 14 декабря 1825 года группа декабристов снова высказалась за возведение на престол Елизаветы Алексеевны. В их числе был Владимир Иванович Штейнгель, герой Отечественной войны, считавший императора главным вдохновителем освободительной войны. Но время шло, а положение народа, который не щадил жизни в боях за свободу Отечества, не улучшалось. Чем восторженнее было отношение к государю сразу после победы, тем острее, болезненнее становилось разочарование. Так случилось и со Штейнгелем. В ночь перед восстанием 14 декабря он даже составил специальный приказ войскам: «Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своём наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому неготовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!»
Ознакомительная версия.
