Революции происходят потому, что правящий политический класс приносит общенациональное развитие и даже простейшие общенациональные интересы в жертву своим недальновидным корыстным рефлексам.
С того момента, как правящий класс осуществляет нечто подобное, он становится препятствием на пути исторического бытия. Это то самое, о чем говорил Маяковский:
"Капитализм у истории на пути
Лег, как в свою кровать,
Его не объехать, не обойти,
Единственный выход – взорвать!"
Маяковский же не говорил, что это хороший выход. Он говорил "единственный". А почему вдруг возникает этот выход? Грубо говоря, почему так надо двигаться? Может, не надо ни объезжать, ни обходить? Встать на месте, устроить пикник. В сущности, сейчас в этом и состоит общенародное ожидание.
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно рассмотреть еще одно слагаемое в рамках вышеописанной коллизии "народ – класс – лидер" (рис. 18).
Вот это уже не арифметика, а алгебра политического процесса.
Все могут хотеть не развиваться. И класс, и народ. Абсолютная стагнация. Но где-то рядом идет развитие. И когда оно приводит к катастрофическому разрыву между некими совокупными показателями состояния двух стран, одна страна уничтожает другую. Уничтожает, порабощает.
Одно дело – хочется ли развиваться.
Другое дело – можно ли не развиваться.
Геополитическая конкуренция – лишь одна из причин, в силу которой развитие необходимо. Есть и другие причины. Можно долго их обсуждать. Но в двух словах, речь идет о загнивании. Как только развитие останавливается, загнивать начинает все. Рыба тухнет с головы, но, начав тухнуть, она тухнет вся. Над классом, народом и лидером есть историческая необходимость.
Можно ли ответить на ее вызовы без революции – это один вопрос. Скажем так, стратегический.
Но есть и другой, тактический. Можно ли вообще не ответить на вызовы этой самой исторической необходимости?
Если не ответить, то крах неминуем. Сталин это выразил в формуле:
"Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут" (Из выступления на первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности 4 февраля 1931 года).
Можно сколько угодно издеваться над этой формулой, но куда деть Победу в Великой Отечественной войне? Все-таки не смяли!
Революция страшна. Но крах еще страшнее революции.
Революционный выбор осуществляется только в ситуации, когда альтернативой становится крах.
Формула загнивания проста – когда класс не отдает власть и не решает ни общенародных задач, ни задач развития. Как видите, я уже отделяю одно от другого. Столыпин сказал: "Нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия". Великая Россия в его варианте была Россией капиталистической. Могла ли она стать таковой, не развалившись, – отдельный вопрос. Но Столыпину нужна была капиталистическая Россия. А правящему политическому классу этой России, фактически классу феодалов, была нужна система их привилегий, которая подрывалась капиталистическими реформами. Капиталистический класс был не конкурентен феодальному. Но он был. Сейчас такой коллизии нет вообще.
Итак, не только антагонизм интересов создает сегодняшнюю коллизию.
Дело не только в том, что ученому нужен синхрофазатрон, а миллиардеру – стометровая яхта, а всего на всех не хватает. Дело не только в том, что классовый интерес требует цепкого, вороватого, хитрого и осторожного администратора в качестве единицы бюрократической системы, а общенациональный интерес требует подвижника с организационным талантом (нового Королева). Дело еще и в антагонизме между желанием не развиваться – и фатумом необходимости развития.
Как это будет себя проявлять?
Пока мы можем утверждать одно. Все коллизии будут разрешаться в рамках этого политического класса. Налицо проблема, выражаемая перефразированным известным афоризмом: "У меня для вас другого класса нет". Увы, можно еще добавить, в силу страшных объективных процессов, что и другого народа тоже нет.
А вот теперь, разобрав какие-то тактические вопросы, можно говорить и об основном стратегическом. О том, что такое в принципе развитие без революции. Возможно ли оно даже в каких-то идеальных ситуациях.
Наиболее внятно по вопросу о соотношении развития и революции высказался, конечно же, Маркс. Поскольку его авторитет подорван только на нашей территории и только на уровне, олицетворенном Афанасьевым, то апелляция к марксистскому ответу на данный принципиально важный вопрос никак не лишена научного смысла.
Для Маркса революция является единственным источником развития в любом классовом обществе. Само же развитие, терзая жалом исторической необходимости власть предержащих, побуждает оных к взращиванию своих революционных могильщиков. Капиталисты, будучи вынуждены развиваться, должны взращивать образованный пролетариат. А чем больше они его образовывают (развивают) во имя эффективности своего производства и своих сверхприбылей, тем быстрее этот пролетариат сбрасывает иго капиталистического господства, превращаясь в могильщика класса, породившего пролетариат.
Тот же "номер" до капиталистов "исполнили" феодалы, нуждаясь в производительных силах города, в городской буржуазии и развивая ее, в том числе и во имя геополитической конкуренции. И так далее. Маркс убежден, что новые производительные силы требуют новых производственных отношений. Что отказаться от новых производительных сил господствующий субъект не сможет, потому что его сомнут. А развивая новые производительные силы, господствующий субъект будет исподволь способствовать трансформации производственных отношений, то есть своей исторической гибели.
Маркс убежден, далее, что автоматическое соответствие между производительными силами и производственными отношениями классовое общество обеспечить не может. Что господствующий класс набирает инерцию, теряет способность к саморазвитию. А потеряв ее, начинает консервировать производственные отношения.
Но по Марксу, этот господствующий класс не может одновременно консервировать производительные силы. Расхождение между производительными силами и производственными отношениями нарастает. Рано или поздно это расхождение приобретает критический характер. И тогда возникает альтернатива между революцией и крахом. Чаще всего народ делает выбор в пользу революции. Реальность этого выбора тем выше, чем более оформлена прогрессивная классовая альтернатива.
Ленин с трагической ясностью осознавал, что эта альтернатива в России "неоформлена вообще". И что господствующий класс не отдаст власть вплоть до момента исторической катастрофы. В этом смысле – на деле, а не на словах! – Ленин осознавал полную невозможность подлинной революции в России. Ибо подлинная революция осуществляется раньше полного краха государства. А то, что осуществляется после такого краха, является уже не революцией, а чем-то другим.
Этим "другим" и был октябрь 1917 года. Политический класс Российской империи не решал проблем, не отвечал на исторические вызовы, но и не отдавал власть кому бы то ни было. Империя загнила – и сгнила.
Трагическая оценка Ленина: "Стена гнилая, ткни – обвалится" – оправдалась до конца. Большевикам даже не потребовалось "ткнуть" по-настоящему. Стена сгнила так, что обвалилась сама собой.
Поразительным образом этот опыт был повторен в августе 1991 года.
Сейчас кто-то рассчитывает на очередное повторение того же опыта.
И у тех, кто на это рассчитывает, есть шанс.
Все зависит от того, насколько способен наш народ осмысливать свой исторический опыт. Мы можем лишь помочь в этом. Помочь можно только одним способом: воюя с постмодернизмом, с обытовлением, с легкомыслием, переходящим в пошлость, в новое мракобесие, в извращенную инквизицию, в отчуждение от смысла и содержания.
В отличие от Афанасьева, я не ищу врагов, не охочусь на ведьм, не составляю проскрипционных списков. Для меня врагами являются не люди, а навязываемые людям рамки мышления. В нынешних рамках мысль уже вообще невозможна. А значит, они должны быть расширены. Зачем мне бороться против Афанасьева или еще кого бы то ни было? И уж тем более, зачем мне бороться со свободой? Я борюсь с мракобесием. Мракобесие хочет надеть маску свободы? Моя задача – снять с него эту маску.
А со свободой пусть воюют другие. Мне эта война отвратительна.
Мракобесию нужна муть. Ибо оно прекрасно понимает, что муть порождает жуть. И эта жуть уже приближается.
Нам нужна суть. И мы пробиваемся к ней. Мы в чем-то ошибаемся? Докажите. Мы абсолютно открыты для дискуссии и аргументации. Но выдавать мракобесие за свободу мы не позволим.
Для меня этот текст – документ политической борьбы. Борьбы за свободу мысли, за право на понимание. Это борьба не с людьми, а за людей. За каждого, кто готов думать.
