Всегда «союз» рынка и государства рождает подобные «дыры» в экономике. Сегодня мы видим, что такие «дыры» возникают на уровне международной торговли, а не только внутри одной страны. Мы это к тому, что особо защищать рынок не надо, он, как сорняк, как только зазеваешься — начинает лезть из всех мест. Но если проповедовать, что он очень полезен, и выпалывать все, что «мешает» ему, то он очень быстро разрастется и задушит все вокруг, превратившись в бедствие.
Итак, рынок есть всегда. И его всегда надо удерживать и контролировать.
Пример с рынком показывает два недостатка в анализе, который сделал в своей книге А. П. Паршев. Первый — это мнение, что стационарные состояния являются основными состояниями социальных систем, а те переходные процессы, в результате которых достигаются эти состояния, лишь кратковременны. На самом деле ситуация диаметрально противоположна. В реальности стационарные состояния, как правило, вообще не достигаются. А система все время лишь стремится к тому или иному из них, функционируя в переходном режиме.
Второй недостаток анализа есть продолжение первого. В результате рассмотрения стационарных состояний смещается представление об основных параметрах системы, важных для ее функционирования, и об их соотношениях.
Вот, например, А. П. Паршев считает, что в «…условиях обмена товарами рынок считался справедливым, когда он происходил без принуждения, и его участники были удовлетворены. Для каждого обмена меру устанавливают потребности сторон». И где же он такой рынок видел? Представьте себе, что по переулку идет эдакий щупленький гражданин в бороденке и очечках, а навстречу ему не совсем трезвый громила с кирпичом в руке, который так вкрадчиво говорит: «Купи кирпич». «А сколько он стоит», — пытается шутить очкарик, доставая кошелек. «Этого хватит», — успокаивает его громила, забирая весь кошелек. Вот именно такой и есть «свободный рынок». Участники его ой как не равноправны!
Вы можете сказать, что история с громилой и кирпичом — это не рынок. Рынок. Есть товар — кирпич. Есть продавец — громила. И есть покупатель — очкарик. Присутствует искреннее желание громилы продать кирпич и не менее искреннее желание очкарика его купить. Вы можете возразить, что цена здесь устанавливается не рыночным образом. Так нет же, рыночным. Обмен произошел без принуждения, добровольно. Его участники удовлетворены итогами. Один ушел с кошельком и деньгами, другой — с кирпичом и целой головой.
Ведь всякая вещь или услуга имеет, кроме цены, еще и полезность. То, что в марксизме называлось потребительной стоимостью. Именно это позволяет вам обменивать какой-то товар по цене существенно большей, чем ваши издержки.
Истинная потребительная стоимость и проявляется при обмене. Например, в советское время люди покупали у спекулянтов джинсы вовсе не потому, что в продаже не было других штанов. Просто джинсы позволяли повысить свой социальный статус в глазах окружающих.[6] Вот за это и переплачивали спекулянтам. И делали это добровольно. Никто насильно не заставлял доплачивать, а даже наоборот, государство наказывало за участие в спекуляции. Мы сами так оценивали товар.
То же и с кирпичом. Здесь очкарик покупал свою целую голову. Цена — это всего лишь денежное выражение стоимости товара, а вот потребительская цена — то, за сколько покупатель готов его приобрести.
А что, разве вас лично устраивают цены на продукты питания, квартиру, одежду, лекарства, особенно в сравнении с вашей зарплатой? Ничего себе, заплатить за упаковку таблеток тысячу рублей! Но вы же участвуете в сделке, ведь на кону стоит ваше здоровье (как и в случае с кирпичом). Это только в теории цены устанавливаются практически на уровне издержек.
Государство тоже производит коррекцию цен на внутреннем рынке, используя разницу между ценой и потребительской ценой. Например, устанавливая винную монополию. Или понижая стоимость собственной валюты, делая импортные товары дорогими до такой степени, чтобы потребительская цена стала меньше цены. Или с той же целью вводя таможенные пошлины. При этом потребительская цена собственных товаров начинает соответствовать цене импорта.
1.5. АНАЛИЗ «ГОРЬКОЙ ТЕОРЕМЫ»
Напомним ее формулировку и основные следствия. Итак, о чем говорит «теорема»:
«В условиях свободного перемещения капиталов ни один инвестор, ни наш, ни зарубежный, не будет вкладывать средства в развитие практически ни одного производства на территории России».
Короче говоря, никаких инвестиций в нашу промышленность нет, и не будет.
А вот какие следствия из нее делает А. П. Паршев.
1. Вывезенные из России капиталы назад не вернутся.
2. Утверждения о том, что «инвесторы уже стоят в очереди» — либо свидетельство о профнепригодности, либо наглое вранье.
3. Обещания «создать благоприятный инвестиционный климат» в условиях свободного мирового рынка реальной почвы не имеют, если только обещающий не собирается направить Гольфстрим по Севмор-пути.
4. Жизнь из нашей экономики и общества будет уходить по мере износа инфраструктуры и основных фондов, донашивания и проедания запасов. А каждый появившийся у нас доллар немедленно побежит туда, где он сможет получить прибыль. Уцелеют только сырьевые предприятия, и то далеко не все.
Верна ли эта теорема вообще? Это вопрос не праздный, так как на ней, по сути дела, построена вся книга А. П. Паршева. И хотя он и говорит, что доказательство не строгое и на самом деле свободного рынка нет, а реальный мировой рынок не свободен: он отрегулирован, но не нами — это далеко не все претензии к его теореме. Но начнем по порядку.
А. П. Паршев прав, никакого свободного рынка товаров нет. Вспомните, например, «стальную» войну против наших производителей в США. Или следующее обстоятельство: по нормам Международной торговой организации (ВТО) странам, входящим в нее, разрешено вводить заградительные барьеры для импортных сельскохозяйственных продуктов.
Но главная несвобода мирового рынка заключается в несвободе перемещения рабочей силы. Оказывается, американское посольство в Москве не выдает до 20 % запрошенных виз на въезд в США из-за подозрения, что те, кто их просят, собираются там остаться. При этом в той же Москве есть конторы по набору специалистов. В них не очень жалуют экономистов, юристов, врачей, но благосклонны к представителям технических специальностей. А ведь рабочая сила — один из основных компонентов капитала.
А раз никакой свободной рыночной экономики не существует, то вопрос о достижении ею равновесного состоянии вообще бессмысленный.
Кстати, если бы был свободный и равновесный мировой рынок, то мировая торговля была бы для нас как раз выгодной. Это можно увидеть на примере, который привел сам А. П. Паршев. Там речь идет об обмене масла на пшеницу. Приведем этот пример, только всех участников обмена поместим к нам поближе.
Вот Ярославская губерния. Предположим, в ней ходит своя валюта — ярославский рубль (яр. р.). Там очень хорошие пойменные луга. Благодаря этому, там выгодно разводить коров, доить их и делать из молока масло. А пшеница растет, ну, очень плохо. И если яро-славцы будут стараться иметь свой кусок хлеба со своим маслом, килограмм хлеба им будет стоить, как два килограмма масла.
А вот Саратовский регион в низовьях Волги. Здесь, наоборот, хорошо растить пшеницу, но не очень хорошо производить сливочное масло, а потому хлеб с маслом соотносятся по цене, как 1:10. Пусть там действует саратовский рубль (с. р.). Еще отметим, что в силу природных условий в килограмм масла в Саратове труда нужно вложить меньше, чем в тот же килограмм в Ярославле.
Итак, Саратов вполне может прожить без Ярославля, а последнему выгоднее покупать хлеб в Саратове, продавая то, чего у него много — масло.
Ярославцы взяли тонну масла (которую у себя могли бы поменять только на полтонны хлеба) и на барже сплавились в Саратов. Саратовских денег у них, конечно, нет. Но у них есть масло. Вот его они и продали. Продавали чуть дешевле той цены, которая была на рынке. Во-первых, некогда торговаться, а во-вторых, уж очень много надо было продать. На вырученные деньги купили зерна. В итоге получили пусть не 10 тонн зерна за тонну масла, а, скажем, 9 тонн. И повезли этот хлеб домой. А там на каждую тонну хлеба они могут получить две тонны масла. Опять его грузят на баржу — и вниз по Волге. Замерзла Волга — едут в санях.
Что же произошло? В Ярославле появился хлеб, себестоимость которого меньше своего. Так зачем растить здесь зерно? Все стали заниматься коровами. В результате малопроизводительная деятельность по выращиванию пшеницы заменилась более разумной в данных условиях — животноводством.
А как дела в Саратове? Там животноводы разорились и перешли к земледелию. И для них тоже это выгоднее, чем заниматься менее рентабельным животноводством.
