Выполнялся и сахаровский планчик по расчленению самой России.
6 августа 1990-го Ельцин пролаял знаменитое: «Берите суверенитета, сколько можете». И начался «парад суверенитетов» автономных республик из состава РСФСР: Карелия (9 августа), Коми (29 августа), Татарстан (30 августа), Удмуртия (20 сентября), Марийская республика (22 сентября), Якутия (29 сентября), Бурятия (8 октября), Башкирия (11 октября), Калмыкия (18 октября)…
– Спасибо, истец. Картина преступления ясна, – подытожил Судья мой рассказ. – Введите Ельцина.
Седой увалень с оплывшей тумбой вместо лица медленно вошел в зал. Его вели два конвоира – но не для охраны, а просто чтоб не упал. За локти поддерживали. Уральский царь смотрел перед собой стеклянным взором, и неясно было, понимает ли он хоть что-нибудь.
Адвокат вскочил:
– Вы пытаетесь доказать, якобы мой клиент был в сговоре с этим предателем??
Я усмехнулся:
– Уже доказал.
– А известно ли вам, – напирал Адвокат упруго и стремительно, – что 29 октября 1991-го Горбачев беседовал с Джорджем Бушем, Фелипе Гонсалесом и королем Испании Хуаном-Карлосом? Он сказал: «Ельцин – человек, который не всегда надежен. Такова реальность. Его, честно говоря, на сутки нельзя отпустить. Работаешь с ним, договариваешься, а потом оказывается, что надо начинать сначала». Видите?! Мой клиент даже мировым лидерам жаловался, что с Ельциным нельзя иметь дело, что они враждуют!
– Какая интересная у вас манера: обрывать цитату, – усмехнулась Прокурор. – Напомню, что дальше Горбачев сказал: «Было бы большой ошибкой идти на конфронтацию с Ельциным. И я буду работать с ним»[233].
Адвокат сник. Не ждал он такой осведомленности от обвинения.
– Да и вообще, нет нужды к словам цепляться, – вставил я. – Сами действия Горби и Ельцина прекрасно изобличают и умысел, и сговор.
Судья величаво поднялся:
– Истец, считаете ли вы господина Ельцина виновным в убийстве СССР?
– Несомненно, – ответил я.
– Его вина косвенная или прямая?
– Прямая.
– Вы настаиваете на придании ему статуса подсудимого?
– Нет.
Зал изумленно колыхнулся. Донеслось даже чье-то: «Вот идиот!»
– Почему же? – спросил Судья, помолчав секунду.
Я объяснил:
– Уходя в отставку в 1999-м, под Новый год, Ельцин попросил у всех нас прощения. Я не помню, чтоб еще хоть один политик просил прощения у народа, не принято у них так! Он осознал свою вину – а значит, достоин милосердия.
Ельцин стоял, покачиваясь, и глядел куда-то внутрь себя. Я с кафедры изучал публику. В ее глазах светилась и накопленная годами ненависть к этому человеку, и равнодушие, и брезгливость; кое-где угадывалось что-то вроде сочувствия к его бессильной дряхлости… Но ни любви, ни уважения, ни благодарности я не заметил ни в ком. Даже либералы уже от него отвернулись.
Худшее наказание – оставить по себе такую вот память.
– Прокурор не возражает? – уточнил Судья после долгого молчания. Обвинитель сидела опустив глаза, лицо ее покрылось пятнами, было видно, как она взволнованно и мучительно дышит. Наконец она взглянула на Ельцина, на меня, на Судью – и отозвалась тихо:
– Не возражаю.
Горбачев вскочил, весь красный, хотел крикнуть, очки сорвал и замахал ими в воздухе. Адвокат тоже встал, что-то шепнул ему на ухо и усадил. Судья произнес:
– Ступайте с миром, Борис Николаевич.
Глядя в пол, тот тяжко и медленно вышел.
И настал новый день.
Адвокат после удара гонга заявил так:
– Мой клиент признает умышленное убийство СССР и совершенный им для этой цели сговор с Борисом Ельциным.
– Слушания закрыты, можно выносить приговор? – осведомился Судья.
Адвокат выкрикнул нервно:
– Нет!! – и, успокоясь, добавил: – Мы признаем умысел и сговор, однако мой клиент действовал не самостоятельно, он был лишь орудием более влиятельных сил! А следовательно, его вина смягчается.
– Что ж, доказывайте… – согласился Судья несколько разочарованно.
– Защита приглашает свидетеля Болдина!
– Он уже выступал, – возразил Судья, но Адвокат продолжал настаивать:
– Тогда его вызвало обвинение! Мы тоже вправе.
Судья вздохнул:
– Извольте…
Вновь появился носитель квадратных очков – бывший помощник Горби. Публика встретила знакомого радостным оживлением. Он даже слегка поклонился.
– Валерий Иванович, – обратился Адвокат, – расскажите, пожалуйста, как Михаилом Горбачевым управляли внешние силы.
– Знаете, я бы начал с другого, – нарушил ход дела Болдин. – Управляла Горбачевым прежде всего его собственная жена[234].
По залу прокатился смешок. А подсудимый, мне показалось, слегка вздрогнул.
– Генсек был не только обычным подкаблучником, – продолжал свидетель, – жена вела его даже в плане идеологии. Ведь Раиса Максимовна читала в вузе курс марксистско-ленинской философии, видела себя серьезным специалистом в этой области – а дома, как признал ее супруг, «возглавляла нашу семейную партийную ячейку». Вдумайтесь: членом ячейки, то есть ее подчиненным, был генеральный секретарь ЦК КПСС!
– Валера, да ты вообще без чувства юмора! – засмеялся Горбачев. – Я же пошутил!
– Понимаю. Но в каждой шутке есть доля шутки… Ваша жена стала самостоятельной политической фигурой и «весила» больше многих высших чиновников. Ее машину даже оборудовали спецсвязью на уровне генсека!
– Михал Сергеич, это правда? – изумился Судья. – Зачем??
– Ну… Она попросила, – смущенно поведал бывший супруг. Даже голову опустил.
А Болдин продолжил:
– И она требовала преклонения. Вот пример: приехали в Куйбышев, и Раиса Максимовна пожаловалась:
«Жена первого секретаря обкома должна была сопровождать меня в поездке по городу – но заявила, что ей не с кем оставить собаку. Вы понимаете, что это значит?»
Мы посмеивались, но первого секретаря Е. Ф. Муравьева вскоре сняли…
– Да не за это его сняли! – отмахнулся генсек.
– Как знать, как знать… – покачал головой Болдин. – Кстати, Нэнси Рейган (жена президента) вспоминала об их первой встрече… впрочем, дословно я не помню – можно вас попросить?
– Разумеется, – отозвался Секретарь. И огласил следующее:
Из воспоминаний Н. Рейган
Оперативный документ № 20
Я не знала, о чем буду говорить с ней, но скоро выяснилось, что это не имеет значения. С первой минуты она сама говорила, говорила – так много, что мне едва удавалось вставить словечко. После почти дюжины наших встреч в трех странах основное впечатление, которое осталось у меня от Раисы Горбачевой, – что она никогда не перестает говорить[235].
А точнее, читать лекции. Иногда темой был триумф коммунистической системы. Иногда – советское искусство. А чаще всего марксизм-ленинизм. Один или два раза она даже прочла мне лекции о недостатках американской политической системы.
Я к этому не была готова, и мне это не понравилось. Я предполагала, что мы будем говорить о личной жизни: о мужьях, детях, о трудностях существования на виду у всех или, наконец, о наших надеждах на будущее. Я хотела рассказать Раисе о нашей программе борьбы с наркоманией. Но как только я начала, она быстро сменила тему, заявив, что в Советском Союзе проблемы наркомании не существует[236]. Ой ли?
В тот первый раз в Женеве, придя на чай, она явно хотела казаться женщиной, чье слово – закон. Ей не понравился стул, на котором она сидела, – она щелкнула пальцами. Охранники из КГБ тут же подали ей другой. Я глазам своим не поверила. Я видела первых леди, принцесс, королев, но никто из них не вел себя подобным образом[237].
* * *
– Когда мы работали над документами, Раиса Максимовна вторгалась в каждую строчку, – говорил дальше Болдин. – Меня и Александра Яковлева это порой бесило, поскольку все сделанное нами приходилось перекраивать.
Услышав свое имя, Яковлев вздрогнул и поднял взгляд. А Судья чуть заметно улыбнулся:
– Текст от этого выигрывал?
– Знаете, мне трудно быть объективным… – честно признал свидетель. – Еще вот что: генсек всюду таскал жену, даже за руки держались. Сперва это умиляло. Но чем хуже становилось в стране, тем меньше людей радовала эта семейная идиллия. Например, Горбачевы вместе возлагали цветы к монументам, даже если это протокол не предусматривал. Зачем? Это выглядело навязчиво и неуместно.
– Это раздражало людей? – уточнил Судья.
Болдин ответил:
– Да. Возможно, они чувствовали, кто в действительности командует государством, – но на матриархат-то согласия не давали! И потекли письма в Кремль. Сначала недовольство поведением генсекши выражали отдельные граждане, затем жаловаться стали секретари парткомов, а с ними подписывались целые партийные организации подчас крупных предприятий…
