Визит в Россию был вдохновляющим, широкие дискуссии впечатляли. Там была группа высококвалифицированных специалистов, боровшихся за выработку стратегии роста. Они владели статистикой, но причины упадка России нельзя было понять с помощью одной только статистики. Многие из тех, с кем я беседовал, понимали важность проблем, которых либо не было в программах МВФ, либо им не уделялось достаточного внимания. Эти специалисты понимали, что рост требует большего, чем стабилизация, приватизация и либерализация. Их беспокоило давление со стороны МВФ, требовавшего быстрой приватизации, которая, как им казалось, приведет к еще более серьезным проблемам. Некоторые из них признавали важность разработки сильной антимонопольной политики и сетовали на отсутствие необходимой поддержки. Но что меня более всего поразило ― это несоответствие между настроениями в Вашингтоне и в Москве. В Москве, по крайней мере в то время, шли здоровые политические дебаты. Многие были озабочены тем, что завышенный курс рубля подавляет рост, и они были правы. Другие опасались, что девальвация даст толчок инфляции, и они тоже были правы. Это очень сложные проблемы, и в демократических странах они нуждаются в обсуждении. Россия пыталась сделать это, т.е. начать дискуссию, в ходе которой были бы услышаны разные голоса. В Вашингтоне, а точнее, в МВФ и министерстве финансов США боялись демократии, хотели подавить полемику. Заметив это, я был опечален парадоксальностью ситуации.
По мере того как умножались свидетельства провала и становилось все более ясно, что Вашингтон ставит не на ту лошадь, администрация США пыталась еще более жестко заглушить критику и общественную дискуссию. Министерство финансов старалось повсеместно прекратить дискуссии ― от Всемирного банка до СМИ, будучи уверенным в том, что его интерпретация событий ― единственно доступная массовой аудитории. Примечательно, что, даже когда свидетельства о возможной коррупции стали обсуждаться в газетах США, министерство финансов оставалось непоколебимым в своей стратегии.
Для многих схема залоговых аукционов, обсуждавшаяся в главе пятой (в ходе осуществления которой олигархи получили контроль над значительной частью богатейших природных ресурсов страны), стала той критической проблемой, по которой Соединенным Штатам следовало бы сказать свое слово. В России не без оснований считали, что Соединенные Штаты взяли себе в союзники коррупцию. Приглашение заместителем министра финансов США Лоуренсом Саммерсом[47] к себе домой Анатолия Чубайса, который руководил приватизацией, организовывал мошеннические залоговые аукционы и стал (что неудивительно) одним из наименее популярных официальных лиц во всей России, рассматривалось как публичная демонстрация поддержки коррупции. МВФ и министерство финансов США вошли в политическую жизнь России. Будучи на стороне тех, кто находился так прочно и так долго у руля в то время, когда создавалось чудовищное неравенство путем коррумпированного приватизационного процесса, Соединенные Штаты, МВФ и международное сообщество неразрывно ассоциировали себя с теми, чья политика в лучшем случае служила интересам богатых за счет среднего россиянина.
Когда американские и европейские газеты наконец публично обнажили коррупцию перед всем миром, осуждение ее со стороны министерства финансов США было похоже на пустой и неискренний отзвук. На самом деле правда состоит в том, что генеральный инспектор Думы[48] довел эти обвинения до сведения Вашингтона задолго до того, как они появились в газетах. Во Всемирном банке мне настойчиво рекомендовали не встречаться с ним, чтобы не проникнуться доверием к его обвинениям. Если масштабы коррупции оставались неизвестными, то только потому, что глаза и уши были закрыты.
Долговременным интересам Запада больше бы отвечали отказ от тесных связей, с определенными лидерами и обеспечение активного содействия демократическим процессам. Это можно было бы сделать путем поддержки появляющихся на политической арене молодых лидеров в Москве и на периферии, тех, кто против коррупции и кто пытается создать подлинную демократию.
Я хотел, чтобы открытая полемика о стратегии Америки в отношении России состоялась в самом начале правления администрации Клинтона, полемика, широко отражающая дискуссии, идущие во внешнем мире. Я верю, что Клинтон, вняв аргументам, выбрал бы более сбалансированный подход, проявив больше внимания к проблемам бедноты и большее понимание значения политических процессов, чем люди из министерства финансов. Но, как это часто бывает, президент никогда не давал возможности представить ему полный спектр проблем и точек зрения. Министерство финансов считало эту проблему слишком значимой для себя, чтобы допустить положение, при котором президент играл бы важную роль в принятии решений по ней. Может быть, ввиду отсутствия интереса со стороны американского народа Клинтон сам не чувствовал, что проблема России достаточно важна, чтобы потребовать детального отчета по ней.
ИНТЕРЕСЫ США И РОССИЙСКИЕ РЕФОРМЫ
Многие в России (да и в других странах) уверены в том, что провалы политики реформ не случайны: ошибки были преднамеренными, направленными на разграбление России, чтобы устранить ее как угрозу на неопределенное будущее. Эта конспирологическая гипотеза, как мне кажется, наделяет людей из МВФ и министерства финансов США как значительно большей злонамеренностью, так и мудростью, чем, я думаю, они на самом деле располагают. Я думаю, что там действительно верили в успех своей политики, в то, что сильная российская экономика и стабильная Россия с ориентированным на реформы правительством отвечают интересам как Соединенных Штатов, так и всего мира.
Но эти политики не были альтруистами ― их стратегия отражала экономические интересы США или, точнее, финансовые и торговые рыночные интересы. Например, выкуп долгов в июле 1998 г. был в той же степени выкупом интересов западных банков, которые стояли перед лицом потери миллиардов долларов (и в конце концов они их потеряли), как и выкупом России. Но это не была политика, осуществляемая непосредственно под влиянием интересов Уолл-стрита; она отражала идеологию, господствующую в финансовом сообществе. Например, Уолл-стрит считает инфляцию самым большим злом в мире: она ведет к эрозии реальной ценности задолженности кредиторам, что влечет за собой рост процентных ставок, а это в свою очередь вызывает падение курсов облигаций. Финансистов безработица заботит гораздо меньше, чем падение курсов облигаций. Для Уолл-стрита нет ничего более святого, чем частная собственность; неудивительно, что там делают акцент на приватизации. Их приверженность конкуренции выражена менее страстно ― в конце концов министр финансов США Пол О'Нил[49] был в свое время организатором международного алюминиевого картеля и добивался подавления конкуренции на мировом рынке стали. А упоминания о «социальном капитале» или «партисипативной политике»[50] могут вообще никогда не появляться на экране их радара; они чувствуют себя гораздо комфортнее при независимом центральном банке, чем при банке, действия которого более или менее контролируются политическими процессами. (В случае с Россией снова сложилась забавная ситуация, когда непосредственно после кризиса 1998 г. именно глава российского независимого ЦБ угрожал проведением более инфляционистской политики, чем предписывал МВФ и предлагали многие члены правительства России. Именно независимость Центрального банка частично ответственна за его способность игнорировать любые обвинения в коррупции.)
Широкие интересы экономических группировок в Соединенных Штатах влияют на политику, вступая в противоречие с более широкими национальными интересами, и заставляют страну вести себя так, что ее можно, мягко выражаясь, упрекнуть в лицемерии. Соединенные Штаты официально поддерживают свободу торговли, но слишком часто, когда бедной стране удается отыскать у себя товар, который она может экспортировать в Соединенные Штаты, гальванизируются американские отечественные протекционистские интересы. Это сочетание интересов труда[51] и бизнеса опирается на множество законов. Официально они именуются «законами о честной и справедливой торговле», но известны за пределами США как «законы о нечестной и несправедливой торговле», которая используется для сооружения заграждений из колючей проволоки на путях импорта. Эти законы разрешают фирме, утверждающей, что ее иностранный соперник продает свою продукцию ниже себестоимости, просить правительство об установлении специальных тарифов для ее защиты. Продажа продукции по цене ниже себестоимости называется демпингом, а вводимые пошлины ― антидемпинговыми. Однако правительство США часто определяет издержки на совершенно недостаточной доказательной базе и к тому же слабо обоснованными методами. Многие экономисты считают антидемпинговые пошлины неприкрытым протекционизмом. Почему, недоумевают они, рационально действующая фирма будет продавать свои товары ниже себестоимости?
