Третий ответ на вопрос "Зачем изучать историю?" был дан просветителями XVIII века. Для Вольтера во Франции, Эдварда Гиббона в Великобритании и отцов-основателей в ранней Америке прошлое было в первую очередь населено многочисленными персонажами, проявлявшими целый ряд черт характера, достойных изучения. История, с этой точки зрения, - это зрелище добродетельных (а в некоторых случаях и неблаговидных) поступков этих деятелей, разыгрывающихся на фоне событий. Таким образом, человек изучает историю, чтобы усвоить "уроки прошлого", в частности, как управлять страной, вести войну, добиваться процветания и т.п.
В XIX веке, особенно на Британских островах в течение длительного викторианского/эдуардовского периода (1837-1914 гг.), сформировалась четвертая парадигма исторического смысла. Начиная с 1930-х годов эта модель получила название "вигского" исторического письма. В представлении вигов история - это, прежде всего, неуклонное продвижение к будущей квазиутопии, в которой основные черты, о которых повествуется в хронике, достигнут своей наиболее полной реализации. В XIX - начале XX века подобные моральные повествования были посвящены самым разным темам: свободе, счастью, просвещению, конституционной монархии, парламентской демократии, науке и технике, цивилизации как таковой. В этих историях люди и события, как правило, делились на хороших и плохих. На этом пути могли быть трудности и неудачи, но конечный триумф был делом исторической судьбы. Среди книг и эссе, вошедших в канон "вигов", - "История индуктивных наук с древнейших времен до наших дней" Уильяма Уэвелла (1837), "История цивилизации в Англии" Генри Томаса Бакла (1857), "История возникновения и влияния духа рационализма в Европе" У. Э. Х. Лекки (1865), "История свободы" лорда Актона (1907) и "История как история свободы" Бенедетто Кроче (1938). С точки зрения англо-вигов, настоящее всегда являлось вершиной прогрессивного движения.
Эти парадигмы объединяет ряд особенностей: все они создавали амбициозные лонгитюдные повествования. Они охватывали столетия, если не тысячелетия. Великими агентами перемен неизменно были мужчины. Кроме того, одна страна или регион - будь то классическое Средиземноморье, античный Ближний Восток, христианский Запад, англосаксонская Северная Европа, Германия, Британия, Франция или США - прогнозировались как исторический центр, из которого цивилизация распространялась на весь остальной известный населенный людьми мир. Обычно эпицентром становилась собственная страна или континент историка-автора. То, что вызывало восхищение в рассказах этих историков, обычно служило метафорой того, что считалось благородным в человеческом роде в целом. На протяжении многих поколений бесчисленные учебники по "западной цивилизации" и истории отдельных западных стран были основаны на историографической традиции вигов, хотя и с различными националистическими вывертами.
Сегодня мало кто из специалистов-практиков подходит к своей работе по одному из этих четырех направлений. Несмотря на то, что современные историки разделяют с этими ранними подходами глубокую увлеченность прошлым и убежденность в том, что мы должны усердно изучать его и учиться на его примере, содержание и практика написания истории за последние пятьдесят лет претерпели коренные изменения. Поводом для таких изменений послужило простое осознание того, что все прежние парадигмы не учитывали опыт подавляющего большинства людей, живших в прошлом. В их число не входили такие массовые слои населения, как женщины, крестьяне, рабочие и бедняки. Прежние способы написания истории также не учитывали целые категории людей, которые в силу своей национальной, этнической или расовой принадлежности составляли меньшинство в изучаемых обществах. С географической точки зрения, в этих историях не учитывалась большая часть, если не весь мир, находящийся за пределами цивилизационной орбиты автора.
Напротив, тысячи ученых, работавших в течение последних трех поколений, исследовали, восстанавливали и реконструировали историю тех, кто ранее игнорировался и исключался. Женщины, крестьяне, промышленные рабочие, бедные, иммигранты, коренное население, колониальные подданные, чернокожие, латиноамериканцы, азиаты, евреи, геи и инвалиды - вот лишь некоторые из постоянно расширяющегося числа исторических субъектов. Открываются огромные поля для эмпирических исследований. Истории этих групп, получивших новые права, не являются второстепенными или дополнительными; они получили равное место и равноценную целостность по отношению к элитным группам, которые ранее доминировали в исторических исследованиях. Особенно в англоязычных колледжах и университетах по всему миру были сформулированы совершенно новые учебные программы по истории. Это расширение содержания дисциплины было усилено, особенно с конца XX века, глобализацией; одновременно история получила возможность создания действительно глобальных, а не основанных на национальном или континентальном признаке повествований. Лавина новых исследований магическим образом расширила наши представления о прошлом, о том, что оно собой представляет и как влияет на современную общественную культуру.
Новая история подразумевает не только расширение тематики. Она также поднимает вопросы, которые носят откровенно политический характер: кто несет ответственность за упущения в исторической летописи? Как эти люди или учреждения принимали свои решения? И с какой целью?
Для того чтобы совокупность прошлого человеческого опыта стала письменной историей в настоящем, необходимы отбор, организация, анализ и интерпретация. Эти задачи, включая предварительный отбор предмета, предполагают акты включения и исключения. Решение о том, чей жизненный опыт привлекает внимание, а чей отходит на второй план, принимается не случайно, а отдельными авторами или сообществом авторов, которые формулируют суждения о том, кто достаточно важен для того, чтобы о нем вспоминали, изучали и увековечивали, т.е. чьи жизни имеют значение, а кто должен быть забыт или "не вспомнен".
Эти решения неизбежно носят идеологический характер: в 1995 г. Мишель-Рольф Труйо дал ставшее классическим обсуждение этого вопроса в книге "Замалчивание прошлого: Power and the Production of History. История, по мнению Труйо, не является нейтральным, неидеологическим повествованием, которое пишет само себя. На примере истории Христофора Колумба, Гаитянской революции и битвы при Аламо во время мексикано-американской войны он показал, как историю пишут победители в конфликтах, которые стремятся центрировать и прославить себя, представляя побежденных в искаженном и пагубном виде или вообще вычеркивая их из коллективной памяти.
Не случайно Труйо, много лет руководивший Институтом глобальных исследований Университета Джонса Хопкинса, по происхождению гаитянин. Гаитянская революция 1791-1804 гг. стала первым в мировой истории успешным восстанием рабов, а также первым случаем, когда неевропейский народ сверг европейский колониальный режим с целью создания нового независимого государства. Весть об успехе восстания разнеслась по всей Северной и Южной Америке, Великобритании и Западной Европе, напугав рабовладельцев и вдохновив освободительные движения на протяжении большей части XIX века. Однако до 1980-х годов, когда я учился в аспирантуре Йельского университета по специальности "современная европейская история", это знаменательное событие никак не освещалось. Было ли это упущение двухсотлетней давности или это архетипический пример "идеологического стирания"? Сегодня, благодаря замечательной реконцептуализации исторической науки, когда историки преподают "эпоху атлантических революций", американской, французской и гаитянской революциям уделяется равное время.
Пинкер и современное историческое сознание
Все больше историков осознают, что насилие - и, в частности, стремление скрыть прошлое насилие - подверглось избирательной исторической амнезии. В одном случае за другим из истории прошлого исключались те человеческие группы, которые занимали подчиненное положение. Дело не только в том, что "историю пишут победители", как гласит поговорка (приписываемая Уинстону Черчиллю), но и в том, что победы, как мы выяснили, зачастую обеспечивались огромным кровопролитием. Насилие часто происходило вдали от центра доминирующей власти (например, в стране зулусов, в тасманийской сельве, в джунглях Конго, во внутренних районах Дакоты), где оно оставалось незамеченным. Некоторые случаи насилия происходили в закрытых учреждениях, таких как тюрьмы, лагеря, больницы и приюты. Лица, совершившие преступления, часто делают все возможное, чтобы о них забыли. Если они вынуждены признать позорные деяния, то, как правило, объясняют и оправдывают их как необходимый шаг на пути к достижению какой-то великой цели, например, религиозного обращения или цивилизаторской миссии, или как ответ на сопротивление и восстание. Восстановление скрытого насилия, которое в некоторых случаях включало в себя целые системы угнетения, действовавшие на протяжении столетий, впервые становится предметом самостоятельного исторического исследования.
