встрече.
– А конкретно? – спросил Жаб, не особо желая сдавать оборонительные позиции.
– Просто поразмыслите о своем детстве. Подумайте о первом периоде жизни и самых ранних воспоминаниях. Потом мы проверим, сможет ли наша совместная работа в этом кабинете пролить на них свет. До свидания, Жаб. Я с нетерпением буду ждать нашего сеанса на будущей неделе.
6. Жаб анализирует детство
Последовавшие за этой встречей дни показались Жабу тревожными и странными. Он постоянно воскрешал в памяти давно забытые случаи из детства. А попутно снова и снова прокручивал в голове запомнившиеся события, частенько сопровождавшиеся мыслями о родителях, бабушках и дедушках. Поднявшись на чердак, он нашел старый альбом с семейными фотографиями. От них в его душе поселилась глубокая печаль – не столько потому, что близких уже давно не было на свете, сколько из-за того, что сам он на них почти не походил.
Он помнил строгого, требовательного отца, неизменно дававшего понять, что Жаб не соответствовал его высоким стандартам и никогда соответствовать им не будет, что было еще хуже. В его воспоминаниях мир населяли большие успешные господа, добившиеся, как ему казалось, огромных успехов в различных сферах. Дедушка по отцовской линии основал пивоваренную компанию, а потом передал дело отцу, который, в свою очередь, возглавил семейный бизнес. Он хорошо помнил, как в детстве его брали на предприятие, а он страшился грохота, запахов и пара. Прекрасно знал, что ему самому пророчили работу в этом жутком месте, но уже тогда понимал, что этому не бывать.
Помнил мать, тихую даму, всецело подчиненную мужу, в точности как когда-то отцу. Тот прославился как священнослужитель и в итоге стал викарным епископом. После этого его неизменно величали этим титулом – даже собственная дочь. Память рисовала Жабу высокого импозантного господина с большим распятием на груди, который, когда подавали чай, с восторженным удивлением всегда говорил: «А, кексики!»
Жаб помнил, что в те времена маму переполняло веселье, но при этом чувствовал, что та постоянно заботилась о том, чтобы ее по достоинству оценил муж, и постоянно выискивала признаки неодобрения с его стороны. Как результат, она постоянно обходила сына любовью, дабы не нарваться на недовольство супруга и соответствовать его суровым воззрениям.
В воспоминаниях Жабы мать пестовала его очень редко.
По мере приближения следующего сеанса он все больше испытывал неведомую ему доселе гамму чувств. Львиную долю в ней занимали депрессия и тоска, порожденные воспоминаниями об одиноком, несчастном детстве, в котором лишь в мизерных количествах присутствовали радость и любовь. Но даже в этом состоянии он мог вспомнить тех, кто ненадолго врывался в его жизнь, несколькими мазками подсознательно рисовал незнакомые ему модели поведения и внушал чувства, намекавшие, что жизнь может быть и другой. Тогда они казались ему «статистами».
В основном такое случалось на Рождество, когда к ним с ежегодным визитом вежливости приходили самые разные гости засвидетельствовать свое почтение и приносили подарки в надежде получить из подвалов пивоварни несколько темных бутылочек. Он помнил престарелую тетушку с непомерной черной шляпой на голове, прикрепленной к волосам огромными булавками, торчавшими, как ему тогда казалось, прямо из головы. Присутствовал там и странный веселый тип, показывавший фокусы, который однажды, оставшись с Жабом наедине, поразил его воображение тем, что поджег собственные кишечные газы. Еще у него был пожилой дядя с золотой цепочкой от часов на большом животе, который давал Жабу соверен и крепко прижимал к себе самым безобразным образом.
За всеми этими воспоминаниями, безудержным потоком заполонившими его мозг, скрывалась ярая, но бессильная злоба. Бессильная по той простой причине, что он сам не мог сказать, на кого или на что злился. И в результате даже чувствовал себя виноватым в том, что позволил себе такое чувство! Потому что где-то на задворках сознания знал, что эта ярость бушует в его душе от родителей, хотя не признался бы в этом никому, даже Цапле. Вместе с тем его злость выявляла проблемы, решить которые было очень нелегко. По всеобщему убеждению, в детстве родители делали для него все, что от них зависело, и теперь он жил в прекрасном доме, доставшемся от них в наследство. Они же позаботились о том, чтобы надлежащим образом его обеспечить, и это еще мягко сказано. Еще больше ситуация усугублялась тем, что их обоих уже давно не было в живых! Поэтому Жаб считал совершенно невозможным злиться на них сейчас, точно так же как это казалось ему немыслимым при их жизни! Однако злость не проходила. Поэтому, когда он позвонил в дверь «Цаплино гнездовье» и устроился на привычном месте в кабинете, в его душе бушевал ураган эмоций.
– Доброе утро, Жаб, – поприветствовала его Цапля, – как прошла неделя?
– Даже не знаю, что вам сказать… – тихо молвил он. – Меня опять одолела депрессия… Это беспокоит меня и пугает, я ведь думал, мне станет лучше.
– А почему, по-вашему, у вас возникли такие чувства? – спросила Цапля.
– Думаю, из-за той «домашней работы», которую вы мне задали, – ответил пациент. – Воспоминания о событиях детства оказались для меня весьма мучительными и наполнили сердце тоской.
Впервые за довольно долгое время Жаб залился слезами.
Когда Цапля протянула ему пачку салфеток, он вытащил одну и промокнул глаза. Затем взял вторую и громогласно высморкался.
После некоторого молчания психотерапевт спросила пациента, не стало ли ему лучше.
– Удивительно, но да, – ответил тот.
– Как видите, – продолжала Цапля, – для вашей нынешней тоски есть вполне реальные, зримые причины. Вы воскрешаете в памяти безрадостные времена и самым естественным образом реагируете на эти воспоминания ощущением печали и боли, а потом плачете. Для вас приемлемо такое объяснение?
– Думаю, да, – сказал Жаб, шмыгая носом, – только я не люблю вот так реветь.
– Ничуть в этом не сомневаюсь, – ответила Цапля, – но если хотите больше в себе разобраться, то вам нужно войти в контакт со своими эмоциями и попытаться в них разобраться. Иначе вы просто их отвергаете, когда игнорируя, когда подавляя. Результат в чем-то напоминает ампутацию. Вы будто лишаетесь жизненно важного органа и превращаетесь в инвалида – в той или иной степени.
– Значит, когда ты плачешь, в этом нет ничего плохого? – спросил Жаб. – Отец, помнится, в этом отношении был очень строг. Когда мне на глаза наворачивались слезы, он тут же говорил: «Немедленно прекрати реветь! А то я страшно рассержусь!» И я, конечно же, тут же умолкал.
– У вас есть выбор. – совершенно серьезно сказала Цапля. – Либо подчиняться голосу покойного отца, либо выдать себе разрешение и стать хозяином собственной судьбы.
– Трактовать
