schwer – «тяжело на сердце»); отзвуки, или постпозиции (Ich fordere Sie auf, auf das Wohl unseres Chefs aufzustoßen – «Призываю выпить за здоровье начальника», где aufzustoßen употребляется вместо anzus-toßen – «икать» вместо «выпить за»); контаминации (Er setzt sich auf den Hinterkopf, составленное из Er setzt sich einen Kopf auf и Er stellt sich auf die Hinterbeine – «Он стоит на спине головы», составленное из «Он упрямый» и «Он твердо стоит на ногах»); подстановки (Ich gebe die Präparate in den Briefkasten – «Я положил лекарства в почтовый ящик» вместо Brütkasten – «ящик для бумаг»). К этим главным категориям добавляются также другие, менее существенные или менее важные для наших целей. Для такой схемы безразлично, подвергаются ли перестановке, искажению, слиянию или тому подобным изменениям отдельные звуки, слоги или целые слова задуманной фразы.
Для объяснения наблюдавшихся обмолвок Мерингер вводит понятие различия в психической валентности произносимых звуков. Когда мы иннервируем [53] первый звук слова или первое слово фразы, процесс возбуждения обращается уже к следующим звукам и следующим словам, а поскольку эти иннервации совпадают по времени, они могут взаимно влиять и видоизменять одна другую. Возбуждение психически более насыщенного звука предваряет прочие – или, напротив, происходит позже и расстраивает таким образом процесс более слабой валентности. Вопрос сводится лишь к тому, чтобы установить, какие именно звуки являются в том или ином слове наиболее валентными. Мерингер говорит по этому поводу: «Желая узнать, какой из звуков, составляющих слово, обладает наибольшей насыщенностью, достаточно пронаблюдать за собой при отыскивании какого-либо забытого слова, например имени. То, что воскресло в памяти прежде всего, обладало наибольшей насыщенностью – во всяком случае, до забывания… Значит, наибольшая валентность свойственна начальному звуку корневого слога, начальному звуку слова и тем гласным, на которые падает ударение».
Не могу воздержаться здесь от возражения. Независимо от того, принадлежит начальный звук слова к наиболее насыщенным элементам или нет, ни в коем случае нельзя утверждать, что при забывании слов он восстанавливается в сознании первым. Указанное выше правило посему выглядит неприменимым. Когда наблюдаешь самого себя за поисками позабытого имени, довольно часто случается выразить уверенность, что это имя начинается с такой-то буквы. Уверенность эта оказывается ошибочной ничуть не реже, чем обоснованной. Я решился бы даже утверждать, что в большинстве случаев буква указывается неправильно. В нашем примере с Синьорелли в подставных именах исчезли и начальный звук, и существенные слоги; в имени Боттичелли в память вернулась как раз менее существенная часть – elli.
Как мало зависят подставные имена от начальных звуков исчезнувших имен, может показать хотя бы следующий пример.
Как-то раз я тщетно старался вспомнить название той маленькой страны, столицей которой является Монте-Карло. Подставные имена гласили: Пьемонт, Албания, Монтевидео, Колико. Албанию в моем уме быстро сменила Черногория (Монтенегро), а затем мне пришло в голову, что сочетание «-монт» имеется во всех подставных именах, кроме последнего. Так что было довольно легко, начав с имени князя Альбера [54], отыскать забытое имя – Монако. Что касается «Колико», это слово приблизительно воспроизводит последовательность слогов и ритм забытого слова.
Если допустить, что психический механизм, подобный тому, какой мы показали в случаях забывания имен, играет роль и в случаях обмолвок, это допущение позволит прийти к более глубокому пониманию последнего явления. Расстройство речи, которое проявляется в форме обмолвок, может вызываться прежде всего влиянием другой составной части той же речи: предвосхищающим звуком или отзвуком уже сказанного, а то и иной формулировкой в пределах той же фразы или той же мысли, которую собираешься высказать. Сюда относятся все примеры, заимствованные у Мерингера и Майера. Но расстройство может быть другого рода, сходным с тем процессом, какой наблюдается в случае с именем Синьорелли: оно может обусловливаться влияниями, внешними слову, словосочетанию или предложению, восходить к элементам, которые высказывать не предполагалось и о возбуждении которых узнаешь только по вызванному ими расстройству. Одновременность возбуждения и есть то общее, что объединяет оба вида обмолвок. Различие состоит в источнике возбуждения – находится он внутри либо вне данного предложения или словосочетания. На первый взгляд, различие представляется не столь важным, каким оно оказывается далее, с точки зрения некоторых выводов из симптоматологии данного явления. Но совершенно ясно, что лишь в первом случае имеется надежда на выводы о существовании механизма, связывающего отдельные звуки и слова так, что они взаимно влияют на способ произношения; то есть на выводы, на которые и рассчитывал при изучении обмолвок ученый-языковед. В случаях расстройства, вызванного влияниями извне фразы или словосочетания, необходимо для начала найти расстраивающие элементы, а затем встанет вопрос о том, способен ли механизм этого расстройства также выявить предполагаемые законы образования речи.
Не стану заявлять, будто Мерингер и Майер просмотрели возможность расстройства речи под воздействием «сложных психических влияний», элементами вне данного слова, предложения или словосочетания. Они не могли не заметить, что теория различной психической валентности звуков может, строго говоря, удовлетворительно объяснить лишь случаи нарушения отдельных звуков, будь то предвосхищения или отзвуки. Там же, где расстройство нельзя свести к отдельным звукам, где оно охватывает целые слова, как это бывает при подстановках и контаминациях, авторы без колебаний ищут причину обмолвок вне задуманного словосочетания – и подтверждают свои выводы прекрасными примерами. Приведу следующие фрагменты.
«Р. рассказывает о том, что в глубине души считает Schweinerei (букв. “свинскими, отвратительными, недостойными поступками”). Впрочем, он старается выражаться вежливо и начинает так: “Факты между тем указывают на Vorschwein…” [55] Мы с Майером присутствовали при этом, и Р. подтвердил, что думал именно о свинстве. То обстоятельство, что слово, о котором он подумал, выдало себя и вдруг прорвалось в речи, вполне объясняется звуковым сходством обоих слов».
«При подстановках, как и при контаминациях, только, пожалуй, в гораздо большей степени, проявляют себя “летучие”, или “блуждающие” словесные образы. Даже будучи за порогом сознания, они находятся достаточно близко для того, чтобы оказывать влияние, – и с легкостью вводятся в употребление благодаря сходству с комплексом, подлежащим высказыванию; тогда они вызывают нарушение порядка слов или как бы врезаются в произносимые фразы. Такие словесные образы чаще всего, как уже отмечалось, представляют собой остатки недавно завершенных словесных процессов (их отзвуки)».
«Сходства могут также вызывать отклонения, когда другое, сходное по облику слово лежит близко к порогу сознания, но не предназначается к произнесению. Так бывает при подстановках. Надеюсь, что при проверке мои правила должны будут подтвердиться. Но для этого необходимо (если наблюдение производится над другим человеком) уяснить себе все то, о чем думал говорящий.
