принесет ему один лишь вред. Предположим, что ребенок до сих пор испытывает явное (или с трудом подавляемое) желание избавиться от одного из родителей, чтобы полностью завладеть другим. Если он столкнется — пусть и в символической форме — с мыслью, что человек может по случайности, не зная, что он делает, убить одного из родителей и жениться на другом, то детские фантазии неожиданно приобретут качество реальности, отвратительной и ужасной. Следствием такого столкновения может стать лишь усиление тревоги в отношении себя и окружающего мира.
Ребенок не просто мечтает о том, чтобы жениться на родителе противоположного пола, — он энергично фантазирует на эту тему. Миф об Эдипе сообщает нам о том, что может случиться, если эта мечта станет реальностью, и все же дитя не в состоянии расстаться с беспочвенными фантазиями о том, что некогда вступит в брак с отцом или матерью. Познакомившись с мифом об Эдипе, ребенок неизбежно придет к выводу о том, что точно такие же страшные события произойдут и с ним: родителей ждет смерть, а его — увечье.
В этом возрасте (то есть начиная с четырех лет и вплоть до наступления пубертата) ребенок более всего нуждается в образах, имеющих символическое значение, — таких, которые убедят его, что его эдиповы проблемы смогут разрешиться самым счастливым образом (пусть ему и трудно в это поверить), если он станет потихоньку работать над ними. Но сначала должно прозвучать уверение в счастливом исходе, ибо только в этом случае у ребенка достанет смелости уверенно взяться за дело, чтобы выбраться из эдиповой ситуации и справиться с порожденными ею трудностями.
Детство — пора становления (о нем это можно сказать с куда большим основанием, нежели о каком бы то ни было ином возрасте.) Пока мы не достигли безопасности в отношениях с собой, мы можем вступать в тяжелую психологическую борьбу только в том случае, если верим в ее благоприятный исход (каковы бы ни были шансы на самом деле). Сказка обеспечивает ребенка материалом для фантазий, который в символической форме подсказывает ребенку, какова цель его борьбы за самореализацию, и гарантирует, что все завершится счастливо.
Герои мифов обеспечивают нас превосходным материалом для формирования сверх-«я», однако являют собой воплощение весьма жестких требований, что обескураживает ребенка в первых же его попытках обрести личностную целостность. Если герой мифов перерождается и обретает вечную жизнь на небесах, центральный персонаж сказки «живет долго и счастливо» здесь, на земле, рядом с нами. Некоторые сказки завершаются словами: «И быть может, ежели он не умер, то и теперь живет». Таким образом, в качестве итога испытаний, неотъемлемых от процесса взросления, сказки сулят счастливое, хотя и самое обычное существование.
Правда, упомянутые психологические кризисы роста приукрашены воображением и символически представлены в сказках в виде встреч с феями, колдуньями, свирепыми зверями или персонажами, наделенными сверхъестественными умом или хитростью. Но герой сказки — это человек, человек по сути своей, какой бы странный опыт ни довелось ему пережить. Напоминание о том, что он смертен, как и мы с вами, подтверждает это. Какие бы необыкновенные происшествия ни выпали на долю персонажа, природа его остается неизменной в отличие от природы героя мифов. Эта человеческая природа персонажа служит для ребенка подсказкой, что, каким бы ни было содержание сказочной истории, в основу его положены задачи, которые ему предстоит выполнить, его надежды и страхи, приукрашенные и преувеличенные воображением.
Хотя сказки зачастую предлагают символические образы в качестве подсказок для решения проблем, сами проблемы, представленные в них, носят вполне заурядный характер. Здесь и ревность ребенка по отношению к брату или сестре, и причиняемые ею страдания, показанные в «Золушке», и представления о том, что отец или мать считают ребенка несмышленышем, нашедшие отражение во многих сказках, например в «Духе в бутылке» из сборника братьев Гримм. Более того, в сказке герой обретает награду не на небесах — он добивается успеха здесь, на земле.
Каждый миф — это история конкретного героя: Тезея, Геракла, Беовульфа, Брюнгильды. Каждый образ воплощает психологическую мудрость, накапливавшуюся веками. Все эти персонажи имеют имена; более того, мы узнаем имена их родителей и других важных персонажей мифов. Что, если назвать миф о Тезее «Человек, убивший быка», а миф о Ниобее — «Мать семи сыновей и семи дочерей»? Это верх нелепости!
Сказки, напротив, ясно дают понять, что в них говорится о самых обыкновенных людях, весьма похожих на нас. Показательны уже названия: «Красавица и Чудовище», «Сказка о том, кто ходил страху учиться». Даже недавно созданные сказки — например, «Маленький принц», «Гадкий утенок», «Стойкий оловянный солдатик» — следуют этому образцу. Среди действующих лиц мы видим, к примеру, девочку или младшего брата. Если же появляются имена, то совершенно очевидно, что это не личные имена — они носят общий или описательный характер. Мы узнаем, что «так как она всегда была выпачкана золой, ее прозвали Золушкой». Или: «До того к лицу была ей красная шапочка, что все так ее и звали — Красная Шапочка». И если герои все же получают имена, как в сказках о Джеке или в «Гензеле и Гретели», то самые распространенные: они воспринимаются как типичные, подходящие для любого мальчика и любой девочки.
Здесь же следует упомянуть, что в сказочных историях ни у кого больше нет имен: так, родители главных персонажей остаются неназванными. Обычно это отец, мать или мачеха, хотя иногда их описывают как бедного рыбака или бедного дровосека. Если это король и королева, то в этих фигурах опять-таки нетрудно угадать отца и мать, тогда как в принце и принцессе — мальчика и девочку. Феи и колдуньи, великаны и матери божеств равным образом лишены имен, что облегчает проекции и идентификации.
Герой мифа, очевидно, принадлежат миру сверхъестественного. Это облегчает детям восприятие сюжетов с их участием, в противном случае они не справились бы с требованием (подразумеваемым) подражать такому герою в жизни. Мифы полезны для формирования не личности в целом, а одного лишь сверх-«я». Ребенок понимает, что не сможет совершить подвиги, равные подвигам героя, или действовать с такой же доблестью: все, на что он может рассчитывать, — это лишь в малой степени уподобиться герою. Поэтому его не обескураживает разница между ним, который так мал, и его идеалом.
Однако исторические персонажи — такие же люди, как и мы, — производят на ребенка впечатление именно в силу того, что по сравнению с ними он выглядит ничтожным. Попытки черпать вдохновение в идеале, которого не способен достичь никто из людей, и руководствоваться им хотя бы не обрекают тебя на поражение. Зато отчаянные усилия повторить деяния великих людей кажутся ребенку безнадежной затеей и вызывают
