Признание эффективности техники отказа от интерпретации не обязательно должно основываться, с другой стороны, на выводе, что все интерпретации стерильны и что желание интеллектуального понимания либо представляет собой симптом, либо отсутствие главного. Уже достаточно того, что мы иногда видим стерильность интерпретации и что ожидание пациента, что данный тип понимания изменит его, является в целом его выбором из бессмысленно долгого окольного пути.
Вопрос неинтерпретации видится мне как предпочтительный из-за более эффективной техники - он сравнительно действеннее, чем вывод священного предписания, согласно которому все интерпретации объявляются в своей сути «плохими».
Гештальт-терапия - это особенно неинтерпретационный подход, поскольку ее целью являются переживания, осознанность, а не интеллектуальная интроспекция. Психоанализ, основанный на поиске интеллектуальной интроспекции, может привести к интроспекции эмоциональной. Гештальт-терапия держится на убеждении, что интеллектуальная интроспекция чаще становится ловушкой, подменой, «костылями», она навсегда замещает переживание, о котором повествует. В любом случае, осознанность может стимулироваться более непосредственно, чем интеллектуальной формулировкой своего возможного содержания. Не являясь сторонником подобного непрямого, «просчитывающего» подхода, Гештальт-тера-певт отвергает игру «Я вам сейчас все расскажу», поскольку она включает отношение, не подходящее для развития самоподдержки или ответственности.
Думается, что если мы попросим пациентов следовать правилу не интерпретировать себя и принять наше правило неинтерпретации, понимая это как технику, а не вопрос морали, наш контакт с ними только улучшится, чем если мы будем считаться со всеми их «потому что» в виде избеганий или «саботажа». В моей практике я основываюсь на выводе, что эффект необходимости интерпретации может иметь под собой ошибочность посыла, и я приглашаю своих пациентов поэкспериментировать в ситуации, где нет интерпретации. Когда пациенту не удается следовать правилу, которое он уже принял, можно заключить, что:
1. В этот момент он переживает что-то, что он должен избегать.
2. Его желание разыграть «смотри, какой я умный» или другую подобную игру сильнее, чем желание поделиться своим переживанием.
3. Он не доверяет терапевту и/или применяемому им методу.
В любом из этих случаев неудача пациента вести себя по предписанию (простой вербализации своих переживаний) по крайней мере так же важна для терапевта, как и успех. Если он не вдается в интеллектуализацию, то рано или поздно:
1. Поймет, что она и не нужна, чтобы обрести самосознание.
2. Споткнется о «дыры» своей личности - зоны слабости, паралича, неспособности принять переживания и т.д., которые способствуют возникновению ощущения пустоты. Как мы уже видели, как раз это-то и нужно.
А если пациент начинает объяснять или ищет объяснений у самого себя или у терапевта, то терапевт может поступить следующим образом:
1. Настоять на правиле;
2. Направить его внимание на переживания момента: необходимость избежать скрытого до сих пор дискомфорта, стремление объясниться или высказаться о прошлых событиях, желание, чтобы его приняли как толкового пациента, его выбор собственного подхода, а не предложенного терапевтом и.д.
В приведенных примерах неудача пациента следовать правилу воспринимается как ключ, а правило опосредованно выступает в функции проявителя этого ключа. Частично успех терапевта в любом подходе зависит от его способности подобрать ключи к существенным вопросам, выражения таких аспектов в его личности, которые предполагают конфронтацию. Суппрессивные правила Гештальт-терапии представляют собой ценные средства по выявлению таких моментов в переживаниях пациента, которые необходимо высветить. В основном это моменты, когда, несмотря на установленную терапевтом структуру, пациент предпочитает не выражать свои текущие переживания, но повествовать о себе или других.
Правило недопущения повествовательности, влекущее за собой правила недопущения объяснений или поиска объяснений, правило нефилософствования или недопущения поиска истины иначе чем свидетельством, правило недопущения диагностики личности или сбора информации с целью ее интерпретации (прибавим сюда дискуссию о погоде, об утренних новостях и т.д.), не только применимо к индивидуальному пациенту, но тоже особенно эффективно в ситуациях групповых взаимоотношений. При индивидуальной терапии объяснения представляются случайными потерями времени. В групповых же ситуациях одно объяснение влечет за собой другое, третье, то есть при таком процессе ничего существенного не происходит. Простое правило суппрессии или подавления вербализации мнений, идей, мнений о чувствах других членов группы и т.д., с другой стороны, является само по себе гарантией, что нечто существенное произойдет, поскольку поделиться переживанием - значит запустить переживания, а в атмосфере неизбегания выражение «манорных» чувств увлекает, подобно искрам, вырастающим в пламя огня, в драматические перипетии.
Правило неинтеллектуализации применимо не только по отношению к вербализации. И в индивидуальной, и в групповой терапии им можно пользоваться в отношении всего, о чем мы думаем. Это, в свою очередь, не значит, что лишенное мыслей состояние рассудка идеально подходит для любого момента жизни. Это значит, что большую часть времени мы предпочитаем просчитывать, а не осознавать себя, при этом даже не сознаем, что делаем какой-то выбор. Прием выключения нашего «компьютера» может способствовать контакту с текущими переживаниями, который может вовлечь желания просчета будущего, а может и не вовлечь. И в самом деле, многое в нашем мышлении похоже на репетицию, обусловливает необходимость управлять будущим. В поисках такой «обеспеченности» мы можем избегать потерь и болезненности, но, превратившись в «компьютер», мы вообще перестаем полнокровно жить.
Говорить себе или другим о том, что должно быть, подобно повествовательности является еще одним уходом от переживаний того, что есть. Чтобы проиллюстрировать это, Фритц Перлс приводит такой анекдот: «Мойша и Абрам играют в карты. Мойша: "Абрам, ты жульничаешь!" Абрам: "Да, я знаю"».
Фритц - он повествователь, рассказчик. Мойша - долженствователь. Абрам признает то, что есть.
Оценка является шагом из переживания, поскольку в оценке мы пытаемся приложить модель, заимствованную в прошлом переживании, к настоящему или экстраполировать ее в будущее. Если, согласно нашим рассуждениям, Отношение и Практика Г'ешталът -терапии степень приложимости достаточна, мы «принимаем». Но это принятие не является раскрытием внутреннего значения. Это не стремление к уникальности переживания, удовольствие от раскрытия. Да это и не раскрытие, а лишь отметка о пробе, основанная на соответствии установленным ранее стандартам. Но так безопасней. Статус кво может держаться сколько угодно. Когда же степень соответствия стандартов и реальности недостаточна, мы обращаемся к тому, чего недостает, а не к тому, что есть. Большинство из того, что мы называем «переживаниями», является неприятными чувствами, вызванными крушением наших ожиданий, а не осознанностью того, что происходит.Это переживание не чего-то, а «ощущение» несущественного.
Можно на время отказаться от рассуждений по поводу реальности, как мы поступили со своим «компьютером». Сделать это - означает, например, покончить с игрой в «самоистязание» или в «самосовершенствование». Если мы это сможем, то обнаружим целый ряд истинных чувств, о которых и не подозревали, поскольку они были скрыты нашим простоватым механизмом принятия - отвержения.
Тот, кому известно трансовое состояние психоделического переживания, знает, что значит жизнь без «принуждения». Когда засыпает чудовище долженствования, все становится таким, какое оно есть. Игра в «сравнения» прекращается. Все оборачивается к нам своим истинным лицом добра во всем своем совершенстве.
Я обнаружил некоторую разницу между истинным переживанием и долженствованием через осознание пробы. Много лет тому назад однажды все утро я провел на сеансе Гештальт-терапии и вышел оттуда с чувством открытости всему миру, когда не нужно защищать себя ни от чего, ни от кого, не боясь даже встретить саму смерть. Войдя в столовую, обнаружил, что на обед будет рыбный суп. С самого детства мне до тошноты не нравилась пища из морских продуктов. Но как же стало смешно мне, только что готовому встретить даже смерть, отказываться от тарелки с супом. Чувство открытости и защищенности, которое еще жили во мне, я перенес в ситуацию с супом. И тут я впервые по-настоящему попробовал этот суп, в нем не оказалось ничего из того, что мне приходилось «пробовать» много раз до этого. Раньше, когда подобное варево оказывалось у меня во рту, я был настолько поглощен неприятием, что и не обращал внимания на информацию, которую мне давал мой язык. Я «пробовал» фантазию плюс мою собственную активность по возведению барьера между едой и собой. Теперь, раскрывшись, я понял, что суп не имеет ничего общего с тем, что я о нем знал. Стараясь описать его вкус, я пришел к тому, что это «добрая старая протоплазма».
