своей привычной семейной реальности. «Значит, эти ворота — дверь к фантазиям, к снам наяву, которые я постоянно вижу. Я не могу отвлечься от них, они привлекают меня, но я побаиваюсь их... Вот, например, прямо сейчас я тоже кое-что вижу:
я вижу НЛО, космонавта, приземляющегося в Тичино, вот здесь, рядом». — «Возможно, это значит, что мы приближаемся к таинственным вещам. Ты знал, что они существуют, но они были слишком далекими и не могли при землиться именно здесь и стать ближе...»
Постепенно атмосфера становится все более привычной, напряжение, связанное с новой встречей (Не входи в этот дом), уходит, что позволяет рассказать о том же, но с помощью более домашних и привычных вещей: кошмары и чудища покинут сцену, чтобы уступить место тропинкам «парка Тичино», с которым граничит его дом. Лес, зайцы, лисы и змеи все еще будут фигурировать в его рассказах, но вместе с ними и «гиды из парка Тичино», сопровождающие гостей на своих скромных мопедах ради их безопасности, но не только: в этом парке есть такие закоулки, куда возможен доступ только в сопровождении гида.
Я решаю взять Козимо на анализ, принимая во внимание все то, что думаю о его «отличной перспективе».
Я привел эти примеры, желая показать, как открытое и содержательное слушание, внимание к нарремам, способствует их активации (без преждевременных интерпретативных цезур), как относительная ненасыщенность поля способствует неожиданным поворотам. Если не применять силу, то «ящики и шкафы» сами растворятся перед сдержанным и тактичным гостем. А то, что из них появится, будет зависеть не только от истории и фантастического мира пациента, но также и от качества взгляда аналитика.
Именно это качество взгляда — «негативная способность», понимаемая Бионом20 как способность не преследовать, не вторгаться, не расшифровывать, помогает трансформировать атмосферу ужаса и террора в привычную домашнюю атмосферу и вызывает удовольствие при исследовании.
Таким образом, поле, которое активируется и трансформируется, — это результат психического функционирования пары, свободы аналитика и его негативных способностей (Bion, 1972).
Весь рассказ Козимо свидетельствует о том, насколько незнакомы ему собственный внутренний мир и собственные фантазии и насколько ему любопытны эти «неопознанные миры». Это настоящие НЛО, в существовании которых он так уверен, но к которым у него никогда не было доступа из-за недостатка материнских и отцовских ревери (reverie). Это свидетельство протоэмоций, еще слишком сырых для осмысления и проговаривания. Кроме того, в ситуациях сильного напряжения эти протоэмоциональные состояния часто разрушают психический контейнер, который обычно облегчает «онейрическое мышление наяву». Оно происходит внутри этого психического контейнера отдельно от всего того, что происходит в сознании. У него же, наоборот, онейрические фотограммы наяву, зрительные вспышки и обрывки онейрического мышления устремляются вовне (Melzer, 1986, Ferro, 1993b).
С самого первого сеанса можно было бы начать интерпретировать ужас от встречи, неуверенность в том, что он найдет «в этом доме и внутри себя» и так далее. Раньше я так и работал, уверенный в том, что другие истории и затаенные силы потом активируются сами. Но сейчас я считаю более важным и полезным для пациента следовать за ним в его рассказе, поощряя пациента и увлекаясь его рассказом. Зная, что существует и другой уровень рассказа и что понадобится много времени и долгий путь, прежде чем эти уровни совпадут и прежде чем родится новый оригинальный язык, знакомый обоим, без эмоциональной и лингвистической колонизации кого-либо из двоих (Rocha Barros, 1994).
Задуманные путешествия
В этом параграфе мне бы хотелось поговорить о маршрутах, находящихся на стадии разработки. Я не систематизировал их именно потому, что не хотел препятствовать их пока еще непредсказуемому развитию. Это записи актуальных исследований, которые, надеюсь, принесут свои плоды. Я специально подаю этот материал в «рабочем порядке», не утяжеляя его излишними библиографическими ссылками.
Модели жесткие и осциллирующие
«Моя мама не хочет брать собаку, потому что у нее много работы». Для упражнения я предлагаю проанализировать этот вырванный из контекста отрывок коммуникации маленькой пациентки.
Какие персонажи (явные и подразумеваемые) присутствуют в этой коммуникации? «Моя мама», «собака», «много работы», «рассказывающий пациент», «аналитик, к которому обращен рассказ»...
Посмотрим на некоторых из них внимательнее: «моя мама» может соотноситься с реальной внешней матерью, «собака» — с реальной внешней собакой, «работать» — с профессиональной активностью матери... В подтексте может звучать досада пациентки на слишком занятую мать, у которой нет времени на собаку...
Есть еще один уровень интерпретации персонажей: мы можем рассматривать их в переносе как часть пациента, как внутренние проективные образы... «Мать» могла бы быть проекцией на аналитика материнской функции, проявление которой не соответствует ожиданиям пациентки, «собака» — наиболее примитивная и грубая часть пациентки, «работать» — способ работы аналитика, не соответствующий примитивным ожиданиям «собаки».
Но есть еще и третий угол зрения: коммуникацию пациента можно также рассматривать с точки зрения функционирования пациента и аналитика в аналитическом кабинете. В данном случае аналитическая функция еще недостаточно развита и не в состоянии позаботиться о наиболее грубых, примитивных аспектах отношений, тут все еще присутствует множество довербальных аспектов и эмоций, над которыми придется работать паре... Итак, перед нами три равносильные модели. В первом случае персонажи интерпретируются в контексте исторических отношений, рассказанные факты передают чувства, конфликты, эмоциональные стратегии пациента относительно тех же персонажей или фактов, которые, будучи актуализируемы во внутрипсихической динамике, практически обладают авторитетом «подлинного» существования.
Во втором случае персонажи интерпретируются в контексте внутрипсихических отношений, рассказанные факты, по сути, — это замаскированные коммуникации внутренней реальности пациента, уже «определенной», нуждающейся в переводчике, который смог бы прояснить ее работу, найти ее корень в бессознательных фантазиях. Очень интересно с этой точки зрения читать случай Ричарда в описании Мелани Кляйн (Klein, 1961): по мнению аналитика, персонажи его рассказов всегда отсылают к бессознательным фантазиям маленького пациента.
В третьем случае персонажи трактуются в контексте нарративной межличностной или, лучше, межгрупповой реальности, они рождаются в «голограммах» эмоциональных, актуальных отношений между аналитиком и пациентом (Ferro, 1992).
Характерной особенностью этих способов интерпретации является самоподтверждение каждого из них в своем вертексе слушания, каждая модель слушания подтверждает сама себя со своей точки отсчета и исключает другие. В действительности перед нами три модели расшифровки коммуникаций пациента. К этим трем моделям я бы хотел добавить четвертую, которая отличается нестабильностью вертексов («вершин») слушания, а, следовательно, способна воспринять все возможные истории. Эти истории пациента становятся рассказываемыми, и внутри них существует свобода нарративных комбинаций, нарастающих по экспоненте. «Моя мать» может быть избрана в моделях «а», «b» или «с», то же самое и «собака», «работа» и так далее. Расшифровка сообщения становится невозможной, возможно лишь создание
