должен быть открытым его рассказу и следовать за ним на его уровне и на его диалекте, сказав: «Как выводит из себя невозможность найти петельки — прямо до того, что рвешь рубашку». (Я забыл упомянуть, что на следующий день он пропустил сеанс!) Подобный комментарий мог бы вызвать, например, следующий ответ пациента: «Ну, возможно, я перегнул немного палку, разорвав рубашку в клочья». Это помогло бы ему сделать шаг вперед в осознании своих эмоций лучше, чем если бы я сказал ему, что, не встретив должного внимания и соответствия, он пропустил сеанс (порезал рубашку).
В этом последнем случае ответ мог бы звучать так: «Я ненавижу ходить на работу, к тому же теперь мой директор постоянно контролирует все мои действия, я почти уже решил притвориться больным...»
На этом этапе можно было бы продолжать настаивать на расшифровывающих интерпретациях — вплоть до появления настоящих психотических переносов и негативных терапевтических реакций (Barale, Ferro, 1992). Если же быть восприимчивым к эмоциональной потребности пациента в ослаблении интерпретативного давления, то удается создать вместе с ним сценарии для выражения всех его переживаний, таким образом способствуя «эмоциональным трансформациям» поля.
Высказанная коммуникация пациента, допустим, нейтральная (чего не бывает), никак не связанная с предыдущими сеансами, имеющая отношение только к внутреннему миру и истории пациента.
CP1→
За ней следует ответ, или коммуникация, или интерпретация аналитика.
CA1→CP2
Сколько пуговиц попали в петельки, будет ясно только из следующего ответа пациента (либо отсутствия ответа, что тоже является ответом). Дальнейшие коммуникации пациента будут развиваться, если найдено достаточное количество петелек. Недостающие петельки можно будет сосчитать при помощи персонажей α, β, γ. В случае очень малого количества найденных петелек коммуникации пациента будут насчитывать также α + β + γ.
Персонажи α, β и γ поддаются интерпретации (тем более, что являются частью внутреннего мира или истории пациента), но только до тех пор, пока не накопится некая пороговая сумма (α + β + γ) в n-й степени, противостоящая психотическому переносу или негативной терапевтической реакции. Однако эту сумму можно воспринять и как сигналы эмоционального текста о страдании и тем самым способствовать трансформации интерпретативного механизма, чтобы полностью восстановить коммуникацию.
Эти наблюдения навеяны работами Розенфельда (Rosenfeld, 1987) по проблемам коммуникации, которые он затрагивал в своих последних исследованиях, а также работами Лэнгса (Langs, 1976), чья догадка относительно «производных» поразила самого Розенфельда. Данные соображения интересны тем, что наряду с исторической реальностью и внутренней реальностью постулируют существование отношенческой реальности или, лучше сказать, «реальности поля». Разумеется, «реальность поля» пересекается также и с другими реальностями, но ее формирование и специфика зависят от взаимодействия двух психик, от внутренних группировок — как каждого персонажа, так и самого поля, — и их отражения во всевозможных историях.
Нарратология (Eco, 1979) выработала несколько полезных и для нас понятий: рема, возможные миры и наркотизация («погружение в сон») элементов текста, однако аналитическая ситуация намного сложнее. Создающийся текст можно рассматривать в различных аспектах: его языковой формы, изменяющихся эмоциональных состояний или относительно постоянных чувств. Текст не только является результатом взаимодействия двух психик, но и обладает необыкновенной способностью постоянно сигнализировать о своей собственной наркотизации, напряжении, путях отступления. В сущности, неизбежная активация защитных механизмов в поле должна постоянно сменяться процессом создания смыслов — иначе будут появляться тупики, негативные терапевтические реакции и другие сигналы дисфункции поля.
Лингвистически-эмоциональный текст сеанса непрерывно свидетельствует о кровотечениях самого текста. То, что произойдет, зависит от нашей способности слушать; дальнейшая сложность заключается в том, что местом появления «сигнала» может быть лингвистический или эмоциональный текст пациента либо текст самого аналитика: его ревери, контрперенос или любая другая «точка» поля. Значит, сложность с новым текстом заключается в том, что по мере его становления выявляются места рассоединения. Сигнализация о них происходит при помощи самого текста или путем отыгрывания (по сути, признака накопления не доступного осмыслению содержания): порванная рубашка/пропущенный сеанс Карло.
Возьмем театральный текст: «Я сказала мужу, что уже слишком долго вынуждена убираться в доме сама» (эта фраза могла бы также быть началом сеанса). Это высказывание потенциально может быть продолжено по-разному, в зависимости от ответа собеседника или самого мужа: кухня могла бы разлететься на кусочки, мог бы разразиться скандал или произойти побег, возможно, наоборот, произошла бы сцена семейной нежности — вариантов множество. Точно так же и аналитический сеанс представляет собой открытое произведение, и развитие аналитического диалога не может не зависеть от эмоциональных и защитных механизмов психики обоих участников.
Я уверен, что выбор «диалекта» (или теории) аналитиком зависит от того, насколько он готов предоставить себя для участия в игре со своим пациентом. Поэтому установка «все произойдет в истории», «все произойдет во внутренней реальности» или «все произойдет в отношениях» будет индикатором защитных потребностей психики аналитика в диапазоне от максимальной отчужденности («все уже случилось в другом месте») до максимальной, даже сомнительной близости («ничто не имеет значения, кроме того, что сейчас происходит между нами»).
Комментарий к персонажам
Я уже подробно описывал различные варианты трактовки персонажей на аналитическом сеансе. Я понимаю персонажей в нарраталогическом смысле этого слова, когда они являются значимыми героями текста и не обязательно антропоморфными (Ferro, 1992, 1993f). Я попытался также описать различные способы интерпретации персонажей в соответствии с разными психоаналитическими моделями, а также сравнить эти способы интерпретации с теми, что используются в различных нарратологических моделях.
В предыдущем параграфе я вернулся к этой теме, сейчас мне хотелось бы только добавить, насколько полезным может оказаться создание картографической системы условных обозначений персонажей сеанса.
Картографическая система служит чем-то вроде «светофора» по отношению к различным возможным мирам, которые могли бы активироваться на сеансе, с ее помощью также можно впоследствии анализировать сеанс и — косвенно — использованные на нем модели. Эти модели определяются в зависимости от того, какие условные обозначения нанесены на карту. С помощью этой системы можно также увидеть возможные области расширения смысла сеанса. «Светофоризированность» бесконечности возможных путей помогает выделить один — самый проходимый. Как визуальный образ различных моделей и их подразделений, возможных связей между этажами и отделами моделей хочу предложить литографию Эшера «Относительность».
Внутри системы могут время от времени актуализироваться различные пути, эффективные только для данного момента.
Помимо этой простой системы обозначений можно создать другую, немного более сложную, не такую абстрактную, как решетка Биона, и не столь привязанную к тексту, как предыдущая. Давайте попробуем создать карту сеанса, используя максимум двадцать персонажей, десять из которых заранее определены, потому что постоянно «возвращаются», а десять — свободны, заново
