потому что боится быть обманутым, «Лича» — ее учительница младших классов — «монахиня», закрытая для общения, несмотря на то, что пациентка страстно ее любила.
Логично рассматривать этот материал в трех измерениях: в исторически-событийном (внешняя реальность), фантазийном (функционирование внутреннего мира или внутренняя реальность), а также и более всего — в отношенческом измерении. Отношенческая реальность оформляется внутри вырабатываемого парой эмоционального поля и неизбежно находится в осцилляции с двумя другими реальностями, в результате чего создаются бесконечные смысловые возможности.
Отношенческая истина — единственно возможное место трансформаций, в то время как две другие реальности — это место познания, хотя трансформация и познание находятся в постоянной осцилляции между собой.
Нестабильность психики аналитика, что касается рецептивных способностей протоэмоций пациента (проективных идентификаций), — это фундаментальный инструмент познания (а также и трансформативности на сеансе), а стабильность — оптимальный инструмент терапии.
Полагаю, что между стабильностью и нестабильностью, по сути, также происходит движение осцилляторного типа, как между принятием роли (накоплением проективных идентификаций?) и «вторым взглядом», который Баранже (1961–1962) описывают как способность метаболизировать «бастионы».
Антония
После сеанса, на котором я чувствовал себя «психически не присутствующим», и мне не совсем удавалось «держать» пациентку, Антония рассказывает, как ее муж не уследил за ребенком, и тот упал с дивана, ударился головой и долго плакал...
Я интерпретирую эту коммуникацию через персонажей: она часто испытывает недостаток доверия к мужу... но затем на сцене появляется бабушка, всегда готовая защитить и помочь.
Но я все чаще замечаю существование того уровня, на котором играют роль не интерпретации, а «психические факты», качество психического функционирования, даже если оно может быть повреждено проективными идентификациями пациента: но и эта проблема, прежде чем будет решена, должна попасть в поле.
Наиболее примитивные части пациента проверяют степень психической доступности аналитика, выявляя, сколько проективных идентификаций психика другого способна воспринять. С другой стороны, поздний Розенфельд говорит нам о «правильной степени открытости психики», а Бион на итальянских семинарах — о том, что пациент всегда знает и отражает качество психического функционирования аналитика на сеансе.
Метафорические рассказы и их близость к сновидению
Я полагаю, что этот тип рассказа ближе всего подводит нас к «нарративным производным» α-элементов.
Нарративные производные сообщают нам о природе α-элемента, они являются его «прозаической версией», между тем как «поэзия» α-элемента раскрывается только в визуальных вспышках.
Разумеется, нарративные производные поддаются категоризации внутри решетки Биона (линия “С”). Они сообщают нам, с одной стороны, о невыразимости α-элемента напрямую, а с другой стороны, дают нам ощутить выразительность рассказа — как если бы они обладали двойной поверхностью, выполняя функцию перегородки между α-элементом и отношением.
Щенки и их контейнер
Эмоции и чувства Луизы долгое время находились в окаменелом состоянии (ей снились небоскребы в Гималаях), она боялась, что чувства могут захлестнуть ее. И вот как она описывает это: «Я отвезла свою маленькую дочь в деревню, оставила ее на дворе у родственников, к ней подбежала стая щенков, она сначала испугалась их и легла на землю животом вниз, как делают герои в фильмах про войну в ситуации опасности. Затем она набралась храбрости и начала играть и веселиться с ними».
Карусель из Мурано
Я бы хотел пересказать начало одного сеанса. Мою пациентку звали Луиза, и на предыдущем сеансе вторжение «беталомы»25 (Barale, Ferro, 1992) создало ситуацию, которую пациентка описала как «отдельную квартиру»: на каком-то этапе она начала рассказывать о матери-проститутке и ее ребенке, все больше погружающемся в психоз. Мальчика интересуют только деньги, чтобы покупать себе «отдельные квартиры». Я думаю, что так пациентка отразила свое переживание моего отхода назад, отчуждения в отношениях, моего «отделения». Следующий сеанс Луиза начинает с рассказа о том, что на пункте оплаты на автостраде грузовик, подав назад, разбил ей фары и помял бампер. Я не уверен, следует интерпретировать ее рассказ или нет, и все же мне кажется важным сделать это. Я предлагаю ей следующую трактовку: Луиза пытается таким образом рассказать мне, что происходит, когда она замечает мои отступления, когда я, вместо того чтобы идти на контакт и быть ближе, делаю шаг назад.
Пациентка улыбается и говорит, что, возможно, это верно. Но сразу же рассказывает о девочке со школьной фобией: та привезла ей из Венеции стеклянную, скорее, даже хрустальную погремушку-карусель из Мурано с четырьмя висячими фигурками морских коньков. Она отнесла подарок домой, где ее собственная дочка, еще слишком маленькая и капризная, сразу же взяла игрушку в руки и разбила. На этом этапе я решаю оставаться в рамках текста и рассуждаю о том, как можно починить погремушку и сколько порой бывает неприятностей от детей.
Становится все более очевидным, что персонажи, рождающиеся на сеансе, отражают качество психического функционирования поля.
Глава 3
Аналитический диалог
Возможные миры и трансформации в аналитическом поле
Первостепенную важность для аналитика должен иметь тот материал, о котором он располагает непосредственным знанием, — эмоциональный опыт аналитических сеансов.
У. Р. Бион. Трансформации
Я полагаю, что с самых первых реплик аналитический сеанс может развиваться в бесконечном количестве направлений — в зависимости от того, каким образом взаимодействуют аналитик и пациент в разговоре, и особенно от того, какой эмоциональный обмен происходит между ними. На аналитическом сеансе происходит бесконечное количество лингвистически-эмоциональных событий, благодаря которым, с одной стороны, сеанс — это «открытое творение» (Есо, 1962), но, с другой, обладает набором фундаментальных характеристик:
a) на сеансе должен быть позитивный градиент β→α в пользу пациента;
b) развитие сеанса должно происходить в «границах» переноса как повторения и переноса как проекции фантазий пациента;
c) сеанс должен способствовать развитию «истории», полезной для пациента, а не для подтверждения теорий аналитика (по крайней мере, верификация теорий не должна мешать процессу β→α);
d) необходимо признавать, что количество потенциальных «историй», создаваемых совместно с пациентом, может быть безграничным и для каждой из психоаналитических моделей характерна своя история со своим собственным диалектом: диалектом детства, внутреннего мира, актуальных отношений и т. д.
Кроме того, я полагаю, что именно отклик пациента на наше воздействие помогает нам ориентироваться на пути следования при условии, что мы рассматриваем этот отклик с точки зрения наличия в нем следующих элементов:
1) элемента переноса как повторения;
2) элемента переноса как проекции фантазий вовне;
3) организации всего этого онейрическим мышлением наяву (Bion, 1962), которое «грезит» в ответ на интерпретативный стимул в реальном времени.
Мне представляется также важным иметь возможность соотнести свою теорию с другими, но не как самую верную, а как наиболее пригодную для собственного аналитического функционирования. Такое возможно, если большая часть материала,
