Ознакомительная версия.
320
Прирождённым правителем государства чувств является чувство призвания. От страстей-самозванцев, часто стремящихся подделаться под него, это чувство отличается спокойной уверенностью в своих правах, в своей власти: может быть и не всеохватной, но неуклонно возрастающей власти над сознанием.
«Страсти жестоко снисходительны к самим себе».140
Эта снисходительность неизбежна и не заслуживает упрёка в пределах каждого отдельного чувства. Но с точки зрения сосуществования с остальными чувствами такой эгоизм может стать действительно жестоким, причиняя вред и другим «страстям», и всему сознанию в целом, и в конечном итоге – самому себе.
«Не просчитывайся в расчёте, помни сумму, помни, что она больше своей части, то есть что твоя человеческая натура сильнее, важнее для тебя, чем каждое отдельное твоё стремление, предпочитай же её выгоды выгодам каждого твоего стремления, если они как-нибудь разноречат».141
Понимать свои желания хорошо, но не всегда обязательно. Это нужно лишь для того, чтобы привлечь логику на помощь в их осуществлении, однако многие чувства способны обойтись и без такой поддержки. Понимание собственных стремлений может порой оказаться даже опасным – когда они ещё не созрели и неосознанность служит им защитой от преждевременного толкования, искажающего их дальнейшее развитие.
Осознавать свои чувства – значит отражать каждое на все остальные, во всяком случае на главные из них. Мало, например, логически осознать любовь, то есть отразить её на чувство логики. Восприятие чувства логики чувством любви тоже имеет значение.
«Только сильные страсти, более осведомлённые, чем здравый смысл, могут научить нас отличать непривычное от невозможного, что почти всегда смешивают люди благоразумные».142
Именно чувства, отличные от логического, помогают нам вырваться из рациональной плоскости – и в этом рывке найти свободу, которой не хватало до этого.
Благожелательность, дружеские отношения важны между любыми чувствами, а особенно между сильными и слабыми. И рабская приниженность и надменный деспотизм чувств – уродуют их.
Некоторые чувства, не стремясь властвовать над соседями по сознанию, тем не менее как бы озаряют их своим светом – и в этом освещении другие чувства начинают по-новому воспринимать приходящие к ним ощущения.
«Если что и придётся претерпеть, взявшись за прекрасное дело, это тоже будет прекрасно».143
Среди чувств многие нуждаются в опыте, в обучении, в знаниях, но иные – только в том, чтобы их оставили в покое, предоставили естественному существованию и безграмотному развитию.
То, что каждое чувство в принципе неповторимо, не исключает взаимоподобия некоторых из них – при одновременном или при разновременном (чаще) существовании. Разная направленность чувств не играет здесь первостепенной роли.
Жизненный опыт похожих чувств частично обобществляется или наследуется ими. Эти «навыки чувствования» расширяют спектр чувства, но иногда наносят ему урон, снижая непосредственность и яркость восприятия.
«Дружба», «любовь», «симпатия», «ненависть»… – каждое из этих названий обозначает скорее не вид того или иного чувства к человеку, а свойство этого чувства. Чем глубже чувство, тем менее пригодна для него однозначное название. Своей определённостью и предвкушением необходимых мер воздействия общие имена чувств похожи на заголовки статей уголовного кодекса. Не так уж много подданных в государстве твоего сознания, чтобы приговаривать их к обязательному ношению ярлыков. Разве что мимоходом можно употребить какую-то из категорий – для удобства, для решения конкретной задачи самопознания.
Не только давать чувствам имена – вообще говорить о них нужно поменьше. При самых добрых намерениях искренность слов ограничена и убога. Намного существеннее поведение, проявление чувств. Такое проявление чувств, которое скорее диктует слова, чем подчиняется им.
Эта глава с незначительными изменениями вошла в мою книгу «Государство чувств», но составила лишь небольшую её часть. В книге я старался подробнее взглянуть на те десять человеческих чувств, которые условно выделил как основные, а чувству любви и чувству веры посвятил ещё и отдельные большие главы. Но и эту книгу я воспринимаю лишь как краткий набросок той книги о человеческих чувствах, написать которую до конца невозможно.
Невозможно даже было бы полностью написать о об одном-единственном, своём собственном государстве чувств. Но каждый человек проживает целую жизнь в своём государстве чувств – и реальность этой жизни важнее любой книги о ней.
Больше всего человечество нуждается в открытиях, изобретениях, находках философско-психологического характера. В разнообразном инструментарии воспитания и самовоспитания. В широком спектре опробованных представлений и приёмов, помогающих человеку наилучшим образом организовать свою индивидуальную структуру чувств. За тысячелетия накоплено огромное количество материала, и многое успешно применяется. Но зачастую не хватает изначальной культуры постановки проблем внутреннего ориентирования для отдельного человека. Культуры, организующей основное направление общественной мысли и терпимой к разнородности своих составляющих. Эту культуру можно было бы назвать психософией.
Не сомневаюсь, что слово «психософия» придумано задолго до меня, просто не попадалось мне на глаза. Но от того, что я его нигде не встречал, у меня возникло к нему всё-таки некоторое авторское отношение. Подтверждением тому, что термин этот носится в воздухе, была чья-то (записал фамилию автора, но листок этот затерялся) книга стихов, которая так и называлась: «Психософия». Книга была издана в 1994 или в 1995 году, и автор во мне торжествующе хмыкнул: в «Этюдах о непонятном» (1990 год) у меня было эссе с этим названием, так что приоритет вроде бы не пострадал. Но играть здесь в приоритет было бы смешно. Дело не в слове, дело в общем подходе, в чём-то таком, что никаким приоритетом не ухватишь.
«Техническое» самопознание человека, изучение возможностей своего тела и своей психики имеет столь большое значение, что при всей индивидуальности, интимности такого познания именно ему должна в итоге служить любая наука о человеке, хотя одной науки тут мало. Как математика доводит свои результаты до формул, служащих для инженерных и экономических расчётов, так психология и физиология должны доводить своё изучение людей до возможности его использования человеком.
Так прост в сравнении с человеком автомобиль. Но если бы хоть вполовину того, сколько есть руководств по автоделу, было «Учебников теловодителя» и «Пособий по правилам психического движения»!..
«Если мы избавимся от гипноза ходячего, искажённого значения слов и вернёмся к их истинному, внутреннему смыслу, то мы легко убедимся, что нынешняя так называемая психология есть вообще не психо-логия, а физио-логия. Она есть не учение о душе, как сфере некоторой внутренней реальности, которая – как бы её ни понимать – непосредственно, в самом опытном своём содержании, отделяется от чувственно-предметного мира природы и противостоит ему, а именно учение о природе, о внешних, чувственно-предметных условиях и закономерностях сосуществования и смены душевных явлений. Прекрасное обозначение „психология“ – учение о душе – было просто незаконно похищено и использовано как титул для совсем иной научной области; оно похищено так основательно, что, когда теперь размышляешь о природе души, о мире внутренней реальности человеческой жизни как таковой, то занимаешься делом, которому суждено оставаться безымянным, или для которого надо придумать какое-нибудь новое обозначение».144
Психология изучает человека, психософия должна помогать ему. Психология переводит человека на свой язык, психософия должна сама уметь говорить на языке каждого. Психология, как и всякая наука, ищет общие закономерности работы человеческого сознания. Психософия должна учить использовать эти закономерности или преодолевать их; для неё каждый человек единичен, как произведение искусства. Психология и психософия не должны противоречить друг другу – первая служит человеку, поскольку служит обществу, вторая будет служить обществу, поскольку должна служить человеку.
Отличие психософии от психологии в том, чтобы она изучала не общие свойства человеческого сознания, а способы понимания конкретной, индивидуальной души и воздействия на неё (самостоятельного или педагогического) с точки зрения её собственного стремления к счастью. При этом также необходимо внимание к основным закономерностям и свойствам душевного мира, но не исключительно научное. Догадка уравнивается в правах с доказательством, парадокс – с силлогизмом, притча – с экспериментом.
Ознакомительная версия.
