имею права требовать, чтобы мои интересы принимались во внимание только потому, что я — это я, а вы — нет; это так же нелепо, как утверждать, будто место, где я стою, совершенно особенное и выдающееся только потому, что там стою я. Местоимения «я», «мне» и «мое» не имеют логического веса — их смысл меняется с каждой репликой в диалоге. Поэтому любой аргумент, который при прочих равных ставит мое благополучие выше вашего, или ее, или его, нельзя назвать рациональным.
Соединив личную заинтересованность и общественный уклад с беспристрастностью — равноценностью разных точек зрения, мы получаем ядро морали [108]. Отсюда выводится Золотое правило — ну, или какая-нибудь его разновидность, которая учитывает совет Бернарда Шоу: «Не поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы они поступали с вами. У других людей могут быть иные вкусы». Вот версия рабби Гиллеля: «Не делай другому того, что ненавистно тебе самому». (Это, собственно, вся Тора, заявил он, когда ему предложили объяснить ее за то время, что слушатель устоит на одной ноге; остальное — комментарии.) Разновидности этого правила были независимо друг от друга выведены в иудаизме, христианстве, индуизме, зороастризме, буддизме, конфуцианстве, исламе, бахаи и многих других религиозных и моральных кодексах [109]. Сюда же относятся и наблюдение Спинозы: «Всякий, следующий добродетели, желает и другим людям того блага, к которому сам стремится», и категорический императив Канта: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом», и теория справедливости Джона Ролза: «Принципы справедливости выбираются из-за завесы неведения» (о том, что уготовано судьбой тебе самому). Собственно говоря, этот принцип содержится даже в простейшей формулировке морали, посредством которой мы разъясняем эту концепцию детям: «А если бы он так с тобой поступил, тебе бы понравилось?»
Ни одно из приведенных выше утверждений не зависит от вкусов, обычаев или религии. И хотя личная заинтересованность и общественный уклад, строго говоря, нерациональны, вряд ли они не имеют к рациональности никакого отношения. Откуда вообще берутся рациональные агенты? Если мы не говорим о бестелесных ангелах, рациональный агент — продукт эволюции, наделенный хрупкими и энергоемкими телом и мозгом. Задержаться на этом свете достаточно долго, чтобы вступить в аргументированную дискуссию, он может, только если раньше не погибнет от травм или голода — благодаря тому, что стремится получать удовольствие и избегать боли. Более того, эволюция работает в масштабе популяции, а не отдельной личности, и поэтому рациональное животное должно быть частью сообщества, со всеми его социальными связями, которые побуждают нас сотрудничать, защищаться и образовывать пары. В реальном мире мыслящие существа — всегда облеченные в плоть коллективисты. Следовательно, личная заинтересованность и общественный уклад идут в одном наборе с рациональностью. А личная заинтересованность и общественный уклад неизбежно влекут за собой обязательства, которые мы называем моралью.
Беспристрастность — основной ингредиент морали — не просто логический нюанс, вопрос взаимозаменяемости местоимений. На практике она в среднем повышает благосостояние всех и каждого. Жизнь подкидывает нам массу возможностей помочь другому или не навредить ему, когда нам это практически ничего не стоит (глава 8). Поэтому, если каждый решает помогать и не пакостить ближнему, выигрывают все [110]. Это, конечно, не значит, что в реальности каждый человек — воплощенная добродетель; это всего лишь означает, что существует рациональный аргумент, объясняющий, почему нам стоит к этому стремиться.
Рациональность рациональности
Несмотря на всю старомодность такого подхода, мы должны следовать разуму — и различными неочевидными способами следуем ему. Уже ставя перед собой вопрос, почему нам стоит так поступать, мы внутренне признаем, что это так и есть. Стремление добиваться целей и воплощать мечты не противоречит рассудку; в конечном счете он для того нам и дан. Разум помогает добиваться целей, а заодно и ранжировать их по степени важности, если достичь всех сразу невозможно. Поддаться моментальному соблазну — разумный поступок для смертного существа в изменчивом мире, при условии, конечно, что будущее при этом не дисконтируется слишком резко или чересчур близоруко. Но и в этом случае наше нынешнее рациональное «я» может перехитрить будущее, менее рациональное «я», ограничив его решения, — это основа парадоксальной рациональности неведения, беспомощности, импульсивности и табу. Мораль тоже не независима от рассудка, но вытекает из него, когда эгоистичные представители социального вида беспристрастно разбираются в своих конфликтующих и порою несовместимых желаниях.
Такая рационализация на первый взгляд нерационального может вызывать беспокойство: неужели любую странность или порок можно как-нибудь хитро вывернуть, обнажив ее скрытую логику? Это неверное впечатление: порой нерациональное — это просто нерациональное. Люди могут ошибаться или обманываться по поводу фактов. Они могут упускать из виду то, какие цели для них важнее всего и как их достичь. Они могут рассуждать нелогично или, что случается чаще всего, преследовать ложную цель, например не отыскать истину, а оставить за собой последнее слово в споре. Они способны загонять себя в угол, пилить сук, на котором сидят, стрелять себе в ногу, сорить деньгами, как пьяный матрос, играть в «Слабó» до трагического конца, прятать голову в песок, назло маме морозить уши и вести себя так, словно, кроме них, в мире никого больше нет.
И в то же время впечатление, будто как ни крути, а разум в конце концов побеждает, не назовешь необоснованным. Разум так устроен: он всегда может взглянуть на себя со стороны, разобраться, правильно ли он применялся, и осмыслить свой успех или провал. Лингвист Ноам Хомский полагает, что в основе языка как такового лежит рекурсия — возможность вкладывать одну и ту же фразу в саму себя неограниченное число раз [111]. Мы можем говорить не только о своей собаке, но о собаке соседа тетки мужа подруги мамы; мы можем сказать не только, что она что-то знает, но и что он знает, что она это знает, и даже что она знает, что он знает, что она знает, — и так далее до бесконечности. Рекурсивные высказывания — не просто способ витиевато выражаться. Мы не развили бы в себе умение говорить фразами, вложенными в другие фразы, если не умели бы обдумывать мысли, вложенные в другие мысли.
Вот в чем сила разума: он способен рассуждать о себе самом. Если что-то кажется нам безумным, мы умеем искать в этом безумии последовательность. Если есть риск, что будущее «я» поступит нерационально, настоящее «я» может его перехитрить. Если рациональное рассуждение сползает в софистику или приводит к ошибке, еще более рациональное рассуждение сумеет это обнаружить. А если вы со
