спрашиваю его, каково это – подвешивать людей в воздухе за кожу.
– Видеть на лицах выражение радости и счастья – самая приятная часть того, что я делаю, – отвечает Брайн.
Как мастер пирсинга с почти двадцатилетним стажем, он понимает, что такое боль и удовольствие, и много раз видел, как эти два понятия пересекаются.
– В зависимости от уровня терпимости человека он может получить больше удовольствия от более глубоких уровней боли, – говорит он. – Немного больно, но и приятно. – Он рассказывает мне об одном из лучших опытов, который он когда-либо испытывал, о незабываемом болезненном опыте на БДСМ-конвенции в Атланте. – Я делал подтягивание на груди к одному из парней в нашей группе и вдруг после тридцати-сорока минут начал испытывать нечто внетелесное. (Подтягивание на груди – это когда у вас в груди крюки, но вместо того чтобы висеть, вы подтягиваетесь к другому человеку.) Я помню, что тянул все сильнее и сильнее, пытаясь вырвать крюки через плоть моей груди. Во время подтягивания я встал на колени и начал откидываться назад. В этот момент мой разум начал отделять дух от плоти. Я висел над собой и смотрел на себя как бы со стороны. Это было очень сюрреалистично, и на снятом видео мое тело начало трястись, я впал в транс. Когда все закончилось и мои плоть и дух снова стали единым целым, я находился под кайфом почти три дня. Такого чувства боли и удовольствия, как тогда, я никогда не испытывал.
Вернувшись на тату-конвенцию, я с нетерпением наблюдаю за полетом следующей участницы. Она высокая, слегка сомневающаяся, у нее явно повышенная возбудимость. Я думаю о монахинях, исполненных суровой решимости, об аскетах и их лишениях, о чувстве боли, необходимом, чтобы ощутить нечто другое, большее, запредельное. О священном ритуале флагелланта, о том, каким осквернением этот акт, должно быть, казался толпе, которая наблюдала, как его грязная кожа окрашивается в красный цвет. Ведущий обращается к толпе, пока женщина идет к канатам.
– Ребята, вам не составит труда поддержать женщину, которая делает то, чего не хочет, – говорит он, хихикая в микрофон. Толпа отвечает ему тем же. Но он вызывает ужасное чувство раздражения и ненависти. Это священные крюки, болван!
Мне хочется взять его клочковатую рыжую бородку на подбородке и засунуть прямо в его смеющийся рот, заставить его съесть ее, заклеить ему рот скотчем, чтобы борода застряла у него в зубах, но то, что я наблюдаю сегодня, стоит гораздо больше, чем мои мелкие фантазии о мести. Женщина сидит на полу, подтянув колени, пока Труитт прикрепляет ее к веревкам. Когда она закреплена, он нежно обнимает ее сзади, его руки поддерживают ее под руками, пока колени начинают подниматься над головой. Ее босые ноги стройны и изящны, подошвы покрыты серой пылью пола. Когда она поднимается вверх на канатах, ее позвоночник разворачивается, и она оказывается вверх ногами, а руки хватают бицепсы Труитта. Проходит целая вечность, и лишь на мгновение, без колебаний – кто захочет колебаться в самый трудный момент? – они расходятся. Она встает.
Длинные рыжие волосы свисают, когда она держится за колени, ее руки аккуратно сцеплены за спиной. Труитт кладет руки в перчатках ей на спину и подталкивает ее, посылая ее в дугообразное движение. Она выглядит ангельски; мечтательная улыбка, закрытые глаза. Я чувствую кайф, наблюдая за тем, как она расслабляется и буквально тает.
Есть один аспект в подвешивании и других экстремальных физических практиках, который дико нравится мне. Меня бесконечно привлекает идея, что можно прорваться на другую сторону, и тогда боль может раскрыться в дикую эйфорию. Люди играют в эту игру постоянно, на самых разных уровнях, и, увидев ее, трудно это игнорировать.
Я думаю об изящном теле, которое извивается на канатах передо мной, и о своих желаниях. В глазах людей, которые ни за что на свете не стали бы висеть на крюках, но жаждут узнать, кто и зачем это делает, мелькает отвращение, смешанное с дразнящим любопытством. Не думаю, что люди ищут мазохизм по какой-то одной причине или она остается той же с течением времени. Подвешенная за кожу над коленными чашечками, она крутится, как червяк на крючке. Я наблюдаю за ней и думаю, какую радость, должно быть, она испытывает. Какая награда может стоить такой боли?
Припарковавшись на пыльной стоянке окружной ярмарки в Оберне, штат Калифорния, я сижу на водительском сиденье арендованного автомобиля, руки незаметно дрожат. В подстаканнике запотела бутылка холодной воды, одноразовый реликт последней стадии капитализма, которая переживет всех нас. Я снова и снова записываю преамбулу к своему видеоролику о поедании перца, внутренности моих легких трепещут от возбуждения. (Мне страшно.)
Сиденья глубокие и темные, а все огни, светящиеся через значки на приборной панели, – красные, что создает ощущение, что я нахожусь в космическом корабле. Это кажется зловещим, что уместно, учитывая, в какое путешествие я собираюсь отправиться. Я затягиваю с повторными дублями, снова и снова бодро разговаривая с телефоном, вставляя его в руль то с одной, то с другой стороны. Даже сейчас, когда я пишу это, я замираю – и несколько сдерживаюсь, чтобы заново увидеть садистские контуры перца Carolina Reaper (каролинский жнец), который мне предстояло попробовать.
Это настоящее чудо, самый острый перец в мире: его зеленый стебель зажат между моими пальцами, а он сам весьма невинно похож на клубнику, с которой у него общий размер и оттенок. Глядя на него, я чувствую то же, что и от таблетки кислоты, или от пробирки с особо вирулентными псевдомонадами, или от супержесткого пластикового автоматического флоггера. Потенциал, излучаемый на частоте, которую слышит только тот, чьи уши настроены на ее зов. Я пробовала грибы, сознательно и случайно, и должна сказать, что относилась к скромному предмету, несущему в себе опыт, с гораздо большим благоговением, когда знала о его драгоценном грузе.
Я знаю, что это за перец. Я знаю, кто его вырастил: Грэг Фостер, которому принадлежит мировой рекорд по количеству съеденных за минуту перчиков Reaper (сто двадцать граммов, что составляет шестнадцать перцев, если вы захотите попробовать). Я знаю, что это жгучий перец: я знаю его показатель по шкале жгучести Сковилла (два и две десятых миллиона, или примерно в шестьсот раз острее, чем один перец халапеньо), и знаю, что он сделает со мной (очень плохие вещи). Я читала бесчисленные статьи о том, каково это – есть самый острый перец в мире, смотрела на YouTube, как парень курит его в своем
