— У нас есть мозги, а у жуков нет, — выкрикнул кто-то еще.
— От мозгов одни беды, — сказал Кэп.
Это все, что сказал Кэп. Однако не нужно далеко ходить, чтобы доказать правомерность его слов, — достаточно выслушать аргумент почтенного Джеймса Уотта, бывшего министра внутренних дел США. Однажды Уотта, известного своим блистательным умом и заботой о сохранении лесных богатств Америки, спросили, как он оценивает многовековые леса. «В смысле, на сколько деревьев нужно взглянуть? — ответил Уотт. — Если вы видели одно дерево, вы видели их все».
Логика бродяги не менее примечательна, чем логика Уотта. Как-то тот же журналист, впечатленный бессмертным суждением Уотта, спросил сидящего рядом с ним на скамейке бродягу, что тот думает о старых, многовековых деревьях.
— Ну-у, — сказал бродяга. — Вы делаете из деревьев бумагу, верно?
— Верно, — ответил журналист.
— А из бумаги вы делаете газеты, да?
— Да.
— А знаете, что я делаю с газетами?
— Конечно, знаю, — ответил журналист. — Вы их читаете.
— Нет, — ответил бродяга. — Я обкладываю ими ночью свою задницу, чтобы ей было тепло. Вот что я делаю с газетами. Так что я говорю — рубите эти деревья.
Другая история по теме, достоверность которой я не проверял, касается красноречивого довода, якобы обращенного небольшой группой защитников окружающей среды господину Уотту. Говорят, что они вломились в его офис в Вашингтоне и молча бросили ему на стол пять мертвых зародышей лося — у лосих случились выкидыши, когда компания Getty Oil, прокладывавшая дороги до притока Грин-Крика, спугнула стада с места, где они выводили потомство.
Выбор слов. По мере того как мы становимся, скажем так, «более образованными и утонченными», мы часто обзаводимся речевыми конструкциями, дающими миру понять, кто мы и что мы. Мы перестаем говорить нормальным, простым языком. Мы начинаем отдавать предпочтение более мудреным словам и выражениям, дабы подтвердить, что мы действительно умнее окружающих. Все больше руководствуясь умом, а не сердцем, мы начинаем продумывать каждую свою фразу и каждое свое слово. Мы узнаем, что слова могут защитить нас от других людей, и окружаем себя непробиваемой броней искусного словоблудия. И как до нас теперь достучаться?
Броня не только защищает, но и мешает. Она мешает взаимодействовать с людьми. В словесных доспехах так же сложно общаться, как в стальных — заниматься любовью. К спорам это тоже относится: о словесную броню разбиваются не только чужие, но и наши доводы.
Отметайте слова, которые не создают визуальных образов. Избегайте слов, лишенных эмоциональной окраски или внутреннего содержания. Откажитесь от слов, которые просто сотрясают воздух. Используйте простые слова, порождающие образы, пробуждающие чувства и взывающие к действию.
Лично я не столько озабочен тем, чтобы выбирать правильные слова, сколько тем, чтобы моя речь лилась естественно и непринужденно. Выбор слов — это умственный процесс, то есть процесс, протекающий на сознательном уровне. Мы словно листаем свой ментальный словарь и медленно строим фразы, что явно не лучший способ коммуникации. Это что-то вроде того, как есть овощной суп вилкой. В смысле сначала накалываешь картошку, потом начинаешь гоняться за морковкой, а с горошком вообще беда — ну вы поняли. Гораздо удобнее и приятнее есть суп ложкой, зачерпывая сразу все ингредиенты. Собственно, суп и положено есть ложкой. Если говорить от души, от сердца, нужные слова сами придут. Ложка за ложкой, в гармоничной комбинации.
Хуже всего обстоит дело с простой, нормальной речью у юристов. Большинство из них говорят и пишут так, как будто они живут в морге. Когда я читаю их записки по делу — серые, безжизненные, до отвращения скучные талмуды, — мне хочется кричать. Мне хочется выбросить такую записку в окно и яростно топать ногами. Мне хочется заставить ее автора съесть все, до последней страницы, без соли и кетчупа. Однажды я представил в Федеральный апелляционный суд записку по делу, в которой было всего несколько страниц рисунков, сделанных моим братом. К изумлению моего оппонента и, наверно, судей, она оказалась успешной аргументацией. Я не думаю, что талмуды адвокатов, да и любые талмуды, весело читать. Если мы не хотим подвергать Его честь жестокому и необычному наказанию — а что может быть более жестоким, чем беспробудная скука? — мы обязаны развлекать судью, ну или хотя бы не утомлять его и не хоронить заживо под тоннами серого словесного гравия. Не существует законов, обязывающих адвокатов утомлять судей. Не существует законов, карающих оригинальность. Не существует законов, запрещающих писать простым языком или говорить от сердца. Страсть никогда не была вне закона, но этот опыт мало знаком большинству юристов и других ученых умов.
Возвращаясь к теме многовековых лесов, я вспоминаю, как составлял иск против крупной международной корпорации, закупившей партию древесины из многолетних насаждений. Мне хотелось положить этому конец. Судя по документам, власти продали участок леса в верховьях реки «за смехотворную цену — ниже себестоимости». Я изложил это легким, понятным языком: «Часть национального богатства просто подарили. Эта небольшая заводь, которую собираются осушить, является излюбленным местом обитания гризли, а густые чащи сосен и елей служат укрытием для лосей, голубых тетеревов, американских беляков, хохлатой желны и тысяч видов флоры и фауны. Вырубка леса уничтожит дома этих живых существ. Более того, будут проложены новые дороги, а это значит, что целыми днями воздух будет сотрясать грохот бульдозеров и форвадеров с цепными пилами, а орущие мужики на огромных тягачах будут утюжить стальными гусеницами несчастную землю, пока она не застонет от невыносимой боли и все обитатели леса не содрогнутся от ужаса». Это описание не похоже на юридический документ. Но оно дает лучшее понимание масштабов катастрофы, чем стандартная формулировка «дорожные работы в вышеописанной области могут нанести непоправимый вред ее обитателям».
Я продолжил излагать свой иск следующим образом: «Лес превратится в зону боевых действий, где мертвых будут сваливать в кучу, грузить штабелями на платформы и перемалывать жуткими машинами, и то, что когда-то было домом голубой сойки и бурого дрозда, превратится в одноразовые подгузники и миллионы палочек для суши». По-моему, вполне доходчиво.
Я продолжил: «После того, как проложат лесные дороги, на мертвых, умирающих и запуганных созданий обрушится вторая волна захватчиков. Лес заполонят охотники на длинных трейлерах, груженных лошадьми, провиантом и таким количеством оружия, которого хватило бы, чтобы выгнать русских из Афганистана. Они будут жечь повсюду костры, пить пиво и горланить песни, а утром разбрасывать мусор и справлять нужду, где она их одолеет. Лось, бурый медведь и другие лесные обитатели будут спасаться бегством, так как охотники станут прочесывать каждый метр местности в поисках всего, что движется. Лес превратится в ад на земле, и звуки этого ада будут отдаваться эхом в каньонах и ущельях, пока все живые существа, что там прячутся, не переберутся в более высокогорные, бесплодные районы, где летом будут умирать от голода, а зимой — от холода».
Иски — это официальные юридические документы, в которых обычно нет ни одного живого слова. Такое впечатление, что те, кто их составляет, всячески интеллектуально извращаются. Ужасные увечья ребенка излагаются так, как будто речь идет о салате, который забыли приправить маслом. Но не существует законов о живости или яркости языка, хотя многие законы, похоже, все равно не работают.
Однажды я слушал речь мужчины, который представился как Джетро. Он красноречиво высказывался в защиту этого самого леса. Джетро не был красавцем — редкая каштановая борода, заостренное рябое лицо, на макушке лысина, лохматые патлы до плеч. Я еще подумал, что он похож на облезлого грифа. И все же было в нем что-то привлекательное, возможно, в глазах, что-то жесткое и при этом на удивление мягкое, а его речь пробудила во мне праведный гнев и пробила до слез. Представьте, что ее произносили высоким, напряженным голосом и обратите внимание на слова, которые выбирал оратор (я выделил их курсивом).
