а третий был похож на США. В каждой команде игроков по случайному принципу назначили богатыми и бедными и выдали всем настоящие деньги. Затем игроки должны были решить, вносить ли вклад в благосостояние группы, воспользоваться деньгами для удовлетворения собственных эгоистичных желаний или же переметнуться в группу соперников. Как ни удивительно, разница в поведении участников зависела в наибольшей степени не от степени неравенства в игре, а от того, было ли это неравенство видимым. В случаях, когда благосостояние игроков, в том числе верхушки, было скрыто, принимались более эгалитаристские решения. Но когда богатство демонстрировалось открыто, игроки в каждой игре становились менее дружелюбными и сотрудничали «примерно вполовину реже», а богатые гораздо чаще стремились эксплуатировать бедных.
Рост численности человечества привел к еще одной уловке с очень серьезными последствиями. Как нам известно, люди постепенно стали играть в статусные игры неформально: хотя в племенах охотников и собирателей ранг членов племени иногда проявлялся внешне в виде подсказок об успехах – ожерелий из костей на шее охотников, безопасном месте ночевки вождя, – чаще всего ранг просто ощущался. Его признаки можно было отследить в языке тела, тоне голоса и готовности окружающих прислушиваться к тому или иному человеку. Но после формирования оседлых сообществ вожди, короли, священники, премьер-министры и генеральные директора стали подтверждать свой высокий статус титулами и ритуалами, актами принуждения и демонстрацией величия. То есть люди стали играть в две параллельные игры: формальную, проявляющуюся в разветвленных иерархиях культуры, экономики и общественной жизни, и неформальную, истинную игру, которая продолжается в головах игроков.
Это привело к феномену, который можно назвать «парадоксом принца Чарльза», когда одно и то же лицо имеет одновременно высокий и низкий статус. Принц Чарльз купается в волнах самого высокого формального статуса, будучи ближайшим претендентом на британский трон. Но у принца относительно низкий истинный статус, так как только половина британских подданных оценивает его положительно. Такая динамика может стать для игроков причиной больших неприятностей, если их лидеры – будь то параноидальная особа королевской крови или начальник-деспот – теряют уверенность в стабильности своего истинного статуса и начинают требовать от игроков повышенной демонстрации лояльности, готовности восхищаться ими и следовать приказам.
Эволюция не готовила нас к тому, чтобы играть формально и с таким накалом. Зато научила рессентименту. Когда-то очень давно это опасное чувство помогало нашим племенам нормально функционировать и мешало разрастаться их иерархиям. Оно побуждало нас наказывать тех, кто, по нашим ощущениям, тщеславно пытался возвыситься над нами, претендуя на незаслуженный статус. А сегодня мы окружены такими людьми. И вызванное этим негодование зачастую окрашивает нашу собственную историю о мире в темные тона. Оказывается, мир населен бесконечным полчищем злодеев, а нам остается лишь тыкать в них пальцами, улюлюкать и петь песни осмеяния с высоты собственных праведности и завистливости.
В 14 лет я купил на распродаже в Woolworths [25] футболку Mötley Crüe (мерч тура Theatre of Pain; 3,99 фунта). Я был до смешного горд собой, выйдя в ней на улицу в первый раз. Мой нарциссизм как бы покоился на всех фанатах глэм-метала: мы были лучше всех этих идиотов, любящих бойз-бенды или рейвы. Я в этом нисколько не сомневался. И вот теперь я стал живым тому подтверждением: воображаемый статус наполнял меня, пока я разгуливал по тротуару, как дурачок. Такое поведение, разумеется, не назовешь необычным. Это обыденная часть человеческой жизни. Социальное табу, наложенное на поведение в стиле «важной птицы», не распространяется на хвастовство от имени своей группы. Напротив, выражение таких чувств считается вполне обычным и даже достойным похвалы.
Чтобы понять, почему это так, совершим путешествие в город Маради Республики Нигер. В 1974 году профессор-антрополог Джером Барков столкнулся с загадкой. Многие жители Маради были потомками королевской династии, изгнанной из соседнего королевства Кацина. В XIX столетии их предки были вынуждены покинуть родину, которую захватили исламские джихадисты. Все эти потомки королей были бедны, им так и не удалось вернуть себе элитный статус предков. Барков ожидал, что они затаят ненависть к мусульманам, лишившим их статуса. Но, как ни удивительно, все оказалось ровно наоборот. «Я был очень удивлен, не увидев, несмотря на историю региона, даже намека на неприязнь к исламу, – писал ученый. – Вместо этого я встречал одного за другим людей, которые не просто не испытывали к исламу ненависти, но были его последователями и изучали Коран». Ислам стал могущественной силой и продолжал наращивать влияние.
Это казалось бессмысленным. И Барков начал задавать вопросы. Он нашел и опросил двух прямых потомков королевской династии Кацины. Один из них принял ислам, другой нет. Дайа с детства учился в школе, где изучали Коран. К 16 годам он выучил Коран наизусть и мог цитировать его целыми сурами – это дало ему право участвовать в престижной выпускной церемонии под названием саука. Дайа продолжал изучать Коран по несколько часов в день. У него было две жены, трое детей, он был беден, но горд. В это время Маради был французской колонией. Дайю возмущали соотечественники, которые стали играть по правилам колонизаторов, с удовольствием получая французское образование и статус внутри действующей системы власти. «Он очень едко отзывался об учившейся у французов бюрократической элите. Дайа уважал только исламских ученых, проводил много часов в их обществе и жертвовал им бóльшую часть собственного заработка».
Шида, как и Дайа, был прямым потомком королей Кацины. Он тоже не стал пользоваться преимуществами французского образования. Но исламского образования Шида не получил. Вместо этого он выбрал более традиционный путь – ремесло, и пошел в ученики сначала к портному, а потом к скупщику арахиса. Но ученичество Шиде не понравилось. Он ссорился с наставниками, рвал профессиональные отношения. Близкий друг винил в неудачах Шиды его «сердце аристократа». Он считал, что принадлежность Шиды к королевской семье сделала его слишком гордым; оттого Шида не мог снизойти до ранга ученика скупщика арахиса. Когда Барков встретил Шиду, его содержали жена и мать. «В отличие от Дайи, который производил впечатление человека энергичного и уверенного в себе, Шида казался физически слабым, поникшим и неуверенным».
Оба мужчины с удовольствием говорили о своем статусном королевском происхождении. Оба вступили во взрослую жизнь с большими амбициями. Но только Дайа нашел себе игру, обеспечившую достаточный статус, чтобы удовлетворить его аристократическое сердце. Дайа «строил самооценку на представлении о себе как о хорошем мусульманине». Для него, как и для других королевских потомков, с которыми разговаривал Барков, «престижным было только исламское образование. О других видах
