соответствует обычному «сновидению о наготе». Один из друзей обратил мое внимание на прекрасный отрывок из «Зеленого Генриха» Г. Келлера [95], где этот эпизод «Одиссеи» объясняется объективацией снов блуждающего далеко от родины мореплавателя. Я со своей стороны привел данный эпизод в связи с эксгибиционистским сном о наготе. У Рутса, увы, не нашлось об этом ничего. Очевидно, что в данном случае меня крайне заботила мысль о научном приоритете.
2) Каким образом случилось, что я прочел однажды в газете: «В бочке (im Faß) по Европе» вместо «Пешком (zu Fuß) по Европе»? Анализ этого случая долгое время меня затруднял. Правда, прежде всего мне пришло в голову, что имелась в виду бочка Диогена [96], а недавно я читал в истории искусства что-то об искусстве эпохи Александра Великого. Отсюда было уже недалеко и до известных слов Александра: «Не будь я Александром, я хотел бы стать Диогеном». Еще я смутно припоминал некоего Германа Цайтунга [97], который отправился в путешествие, забравшись в ящик. Но на этом ассоциации иссякли, и мне также не удалось отыскать в книге по истории искусства ту страницу, где содержалось замечание, привлекшее мое внимание. Лишь спустя несколько месяцев эта загадка внезапно вспомнилась опять, хотя я о ней почти позабыл, и на сей раз воспоминание привело к разгадке. Я вспомнил прочитанное в какой-то газетной статье рассуждение о том, какие странные способы передвижения (Beförderung) изобретают люди, чтобы попасть в Париж на Всемирную выставку [98]; кажется, в шутку сообщалось, что какой-то господин намерен отправиться в Париж в бочке, которую покатит другой господин. Вряд ли стоит уточнять, что единственным мотивом этих людей было желание прославиться своими причудами. Человека, который первым подал пример такого необычайного передвижения, и вправду звали Германом Цайтунгом. Далее мне вспомнилось, что однажды я лечил пациента, чье патологическое неприятие газет (Zeitung) проистекало, как выяснилось при анализе, из неутоленного болезненного честолюбия – ему отчаянно хотелось увидеть свое имя в печати и встретить в газете упоминание о себе как о знаменитости. Александр Македонский был, вне сомнений, одним из самых честолюбивых людей, какие только жили на свете. Недаром он жаловался, что не может найти второго Гомера, который воспел бы его деяния [99]. Но как мне не пришло в голову, что ближе ко мне другой Александр, что таково имя моего младшего брата? [100] Теперь же я тотчас же нашел предосудительную и требовавшую вытеснения мысль, имевшую отношение к этому Александру, и обнаружил в своих мыслях непосредственный повод к ней. Мой брат, специалист в делах тарифных и транспортных, должен был в скором времени получить звание профессора за свою педагогическую деятельность в коммерческой школе. Много лет назад и меня самого представляли к такому же продвижению в университете (Beförderung), но событие пока не состоялось [101]. Наша мать выразила тогда удивление относительно того, что ее младший сын успел получить профессорское звание раньше старшего. Таково было положение дел в ту пору, когда я не мог найти разгадку своей ошибки в чтении. После этого мой брат также столкнулся с трудностями, и для него возможность стать профессором ослабла даже сильнее, чем у меня. В этот миг мне сразу сделался ясным смысл очитки, словно ослабление позиции моего брата устранило какое-то препятствие. Мое поведение было таково, словно я прочитал в газете о назначении моего брата и сказал сам себе: «Удивительно, что благодаря таким глупостям (какими он занимается по профессии) можно попасть в газету (то есть получить профессорское звание)!» Место в книге о греческом искусстве эпохи Александра отыскалось затем как бы само собой, и я убедился, к своему изумлению, что в ходе прежних поисков неоднократно просматривал эту страницу, но неизменно пропускал нужное место, словно под влиянием какой-то отрицательной галлюцинации. Впрочем, оно не заключало в себе ничего такого, из чего я мог бы понять, что, собственно, должно было быть позабыто. Полагаю, что симптом пропуска нужной страницы в книге возник только для того, чтобы сбить меня с толку. Мне требовалось искать продолжения своей цепочки мыслей именно там, где мое исследование зашло бы в тупик, то есть в какой-то фантазии об Александре Македонском, чтобы мое внимание таким образом надежно отвлекалось от другого Александра – моего брата. Что ж, это вполне удалось, и я направил все свои усилия на то, чтобы отыскать пропущенную фразу в книге по истории искусств.
Двусмысленность слова Beförderung (передвижение и продвижение по службе) породила в данном случае ассоциативную связь между двумя комплексами – несущественным, который был вызван чтением газетной заметки, и другим, более интересным, зато предосудительным, который мог оказать свое воздействие в форме искажения прочитанного текста. Из этого примера видно, что далеко не всегда бывает просто прояснить эпизоды вроде такой ошибки. Иной раз необходимо отложить разрешение загадки на более благоприятное время. Но чем труднее оказывается разгадывание, тем с большей уверенностью можно ожидать, что мешающая мысль, будучи наконец вскрытой, будет воспринята нашим сознательным мышлением как нечто чуждое и противоестественное.
3) Однажды я получил письмо из окрестностей Вены, сообщившее потрясшую меня новость. Тотчас я позвал жену и поделился с ней печальным известием о том, что «бедная В. М.» тяжело больна и врачи считают ее положение безнадежным. В тех словах, в которых я выразил свое сожаление, что-то, должно быть, прозвучало неправильно, потому что жена моя посмотрела на меня с недоверием и попросила дать ей прочесть письмо. Она заявила, что все обстоит вовсе не так, как я озвучил, поскольку никто не называет жену по имени мужа, а дама, написавшая письмо, прекрасно знает имя жены. Я упорно стоял на своем и ссылался на обычные визитные карточки, на которых жена сама обозначает себя по имени мужа. В конце концов пришлось взять письмо, и мы действительно прочли в нем «бедный В. М.»; более того, оно гласило, оказывается: «бедный доктор В. М.». Моя очитка означала, если можно так выразиться, своего рода судорожную попытку перенести печальное известие с мужа на жену. Находившееся между прилагательным и именем собственным обозначение звания плохо вязалось с моим подсознательным стремлением перенести печальную весть на жену В. М. – и потому при чтении было устранено. Мотивом этого искажения было, однако, не то, что жена В. М. была мне симпатична менее, нежели ее муж, а то, что участь этого несчастного вызвала во мне беспокойство за другого, близкого мне человека, чья болезнь была в некотором отношении сходной с этой.
4) Досадна и смешна ошибка, которую я
