и которого должен бы продолжать любить дальше, что тот был для него образцом, его первым товарищем по играм и вместе с тем его воспитателем в первые годы жизни, – все это создало первый, вначале неразрешимый эмоциональный конфликт. Благодаря тому, как развивался характер Ганса, любовь должна была пока одержать победу и подавить ненависть, не имея возможности ее упразднить, ибо она снова и снова подпитывалась любовью к матери.
Но отец не только знал, откуда берутся дети; он и сам делал что-то, о чем Ганс мог только смутно догадываться. Какое-то отношение к этому, должно быть, имеет пипика, возбуждение которой сопровождало все эти мысли, причем большая, больше, чем та, что Ганс нашел у себя. Если следовать намекам от ощущений, которые тут возникали, то речь должна была идти о насилии, совершенном над мамой, о разбитии, создании бреши, проникновении в закрытое пространство, импульс к которым ребенок мог ощущать в себе; но, хотя он был на пути к тому, чтобы, основываясь на своих ощущениях от пениса, постулировать вагину, он все же не мог решить загадку, ибо подобного рода знанием, как: для чего здесь нужна пипика, – он ведь не обладал; более того, на пути решения стояла убежденность в том, что мама владеет такой же пипикой, как у него. Попытка решить вопрос, что нужно сделать с матерью, чтобы у нее появились дети, погрязла в бессознательном, и оба активных импульса – враждебный против отца, а также нежно-садистский по отношению к матери – остались без применения; один – по причине любви, имеющейся рядом с ненавистью, другой – в силу беспомощности, возникшей в результате инфантильных сексуальных теорий.
Только таким образом, опираясь на результаты анализа, я сумел сконструировать бессознательные комплексы и желания-побуждения, вытеснение и пробуждение которых произвело на свет фобию маленького Ганса. Я знаю, что тем самым предъявляются большие требования к мыслительным способностям ребенка в возрасте между четырьмя и пятью годами, но я позволю себе руководствоваться тем, что мы недавно узнали, и не считаю себя связанным предубеждениями, обусловленными нашим незнанием. Наверное, можно было бы использовать страх перед «шумом, производимым ногами», чтобы восполнить еще несколько пробелов в порядке представления нами доказательств. Хотя Ганс говорил, что это напоминает ему то, как он сучит ногами, когда его заставляют прервать игру, чтобы сделать люмпф, а потому этот элемент невроза оказывается связан с проблемой, как мама получает детей: с охотой или только под принуждением, – но у меня нет впечатления, что этим дано полное объяснение «шума, производимого ногами». Мое предположение, что у ребенка пробудилось воспоминание об увиденном им в спальне половом сношении родителей, отец подтвердить не сумел. Поэтому будем довольствоваться тем, что узнали.
Благодаря какому влиянию в изображенной ситуации у Ганса произошло изменение, превращение либидинозного стремления в тревогу, с какого конца здесь началось вытеснение – это трудно сказать и можно было бы, пожалуй, решить только путем сравнения со многими подобными анализами. Вызвала ли вспышку интеллектуальная неспособность ребенка разрешить трудную проблему зачатия детей и использовать развившиеся при приближении к разгадке агрессивные импульсы, или к перемене должны были привести соматическая неспособность, нетерпимость его конституции к регулярно достигавшемуся онанистическому удовлетворению или просто продолжительность столь интенсивного сексуального возбуждения – этот вопрос я оставлю открытым, пока нам не придет на помощь дальнейший опыт.
Приписать случайному поводу слишком большое влияние на возникновение болезни запрещают временные условия, ибо признаки тревожности имелись у Ганса задолго до того, как он наблюдал, как на улице упала лошадь, впряженная в омнибус.
Тем не менее невроз возник непосредственно вслед за этим случайным событием и сохранил его след, возведя лошадь в объект тревоги. «Травматической силы» само по себе это впечатление не имеет; только прежнее значение лошади как предмета особого пристрастия и интереса и связь с более подходящим в травматическом отношении переживанием в Гмундене, когда во время игры в лошадку упал Фриц, а также простой ассоциативный путь от Фрица к отцу наделили случайно увиденный несчастный случай столь большой действенной силой. Более того, вероятно, и этих отношений было бы недостаточно, если бы благодаря гибкости и многозначности ассоциативных связей то же самое впечатление не оказалось пригодным также и для того, чтобы затронуть второй из комплексов, затаившихся в бессознательном Ганса, – роды беременной матери. Отныне путь к возвращению вытесненного был открыт, и он был пройден таким образом, что патогенный материал оказался переработан (транспонирован) в комплекс лошади, а сопутствующие аффекты единообразно преобразовались в тревогу.
Примечательно, что нынешнему содержанию представления фобии пришлось еще подвергнуться искажению и замещению, прежде чем с ним ознакомилось сознание. Первая формулировка страха, которую высказал Ганс, была следующая: «Лошадь укусит меня»; она происходит из другой сцены в Гмундене, которая, с одной стороны, имеет отношение к враждебным желаниям, направленным против отца, с другой стороны, напоминает о предупреждении по поводу онанизма. Здесь дало о себе знать отвлекающее влияние, которое, вероятно, исходило от родителей; я не уверен, записывались ли тогда сообщения о Гансе достаточно тщательно, чтобы решить для себя, дал ли он это выражение своей тревоге до или только после того, как мать потребовала его к ответу в связи с мастурбацией. В противоположность описанию истории болезни я склонен предположить последнее. Впрочем, является несомненным, что враждебный комплекс, направленный против отца, повсюду скрывает у Ганса чувственный комплекс по отношению к матери; также и в анализе он был раскрыт и устранен первым.
В других случаях болезни нашлось бы гораздо больше данных, чтобы сказать о структуре невроза, его развитии и распространении, но история болезни нашего маленького Ганса слишком короткая; сразу после своего начала она сменяется историей лечения. Когда затем во время лечения фобия, казалось, продолжала развиваться, вовлекала в свой круг новые объекты и новые условия, самостоятельно лечивший отец был, разумеется, достаточно благоразумен, чтобы увидеть в этом лишь проявление уже готовой, а не новой продукции, которую можно было бы поставить в вину лечению. На такое благоразумие не всегда можно рассчитывать в других случаях лечения.
Прежде чем объявить этот синтез завершенным, я должен оценить еще и другую точку зрения, встав на которую мы столкнемся со множеством трудностей в понимании невротических состояний. Мы видим, как нашего маленького пациента охватывает приступ вытеснения, затрагивающий как раз его господствующие сексуальные компоненты [69]. Он отказывается от онанизма, с отвращением отметает от себя то, что напоминает экскременты и присутствие при естественных отправлениях. Но это не те компоненты, которые возбуждаются при поводе к болезни (при виде падающей лошади) и которые поставляют материал для симптомов, содержание
