Ознакомительная версия.
Все ее иллюзии относительно возвращения отца окончательно развеялись на следующий же день, когда, запинаясь, яростно скребя вшивые космы и наполняя комнату зловонием от своих самокруток, он сделал ей деловое предложение, которое заключалось в том, что она должна передать ему полученное ею небольшое наследство, чтобы он вложил его в центральный магазин Хейт-стрит. Она отказалась. Он начал настаивать, что дом ее матери «по праву» принадлежит ему — пусть не «юридически», но по «закону человеческому», так как двадцать пять лет назад он внес за него первый взнос. Разумеется, она предложила ему удалиться (на самом деле она не стала говорить Эрнесту, что ее предложение звучало так: «Выметайся отсюда, ублюдок»). После чего ей, к счастью, никогда не приходилось с ним встречаться.
«То есть вы одновременно потеряли и отца, и мать?»
Кэрол смело кивнула.
«Братья, сестры?»
«Да, брат, на три года старше меня».
«Как его зовут?»
«Джеб».
«Где он сейчас?»
«В Нью-Йорке или Нью-Джерси, я точно не знаю. Где-то на Восточном побережье».
«Он не звонит вам?»
«И не надо!»
В резком ответе Кэрол прозвучала такая горечь, что Эрнест невольно вздрогнул.
«Почему не надо?» — поинтересовался он.
«Джеб женился в девятнадцать, а в двадцать один ушел на флот. В тридцать один он начал приставать к двум своим маленьким дочерям. Я была на суде: ему дали всего три года тюрьмы и позорное предписание суда. Ему запрещено жить ближе чем за тысячу миль от Чикаго, где живут его дочери».
«Посмотрим. — Эрнест сверился со своими записями й произвел несложные вычисления. — Он на три года старше вас… вам было где-то двадцать восемь… то есть это случилось десять лет назад. Вы не виделись с ним с тех пор, как его посадили?»
«Три года — это слишком короткий срок. Я назначила ему более длительное наказание».
«Какое?»
«Пожизненное!»
Эрнеста передернуло. «Пожизненное заключение — это очень долго».
«За преступление, караемое смертной казнью?»
«А что было до преступления? Вы сильно злились на брата?»
«Одной его дочери было восемь лет, другой десять, когда он изнасиловал их».
«Нет, нет, я имел в виду, злились ли вы на него до того, как он совершил это преступление».
«Одной его дочери было восемь лет, другой десять, когда он изнасиловал их», — сжав зубы, повторила Кэрол.
Тпру! Эрнест попал на минное поле. Он знал, что он проводит рискованный сеанс, о котором никогда не расскажет Маршалу. Он мог представить себе, какая критика его ждет: «Что, черт возьми, ты творишь? Выжимаешь из нее информацию о брате, а у самого еще нет даже приличной систематизированной истории ее жизни. Ты не выяснил ничего о ее супружеской жизни, а это заявленная ею причина ее прихода к тебе». Да, он прямо-таки слышал, как Маршал говорит ему все это. «Разумеется, в этом что-то есть. Но, Христа ради, можешь ты подождать? Запомни эту тему; вернись к ней в подходящее время. Опять твоя невоздержанность!»
Но Эрнест знал, что должен выбросить из головы мысли о Маршале. Он решил быть полностью открытым и честным с Каролин, а это требовало от него спонтанности; он должен был делиться с ней тем, что чувствовал, именно тогда, когда он это чувствовал. Никакой тактики, никаких «идей про запас», скрываемых от пациента. Его лозунгом на сегодня было «Будь собой. Отдавай себя».
Кроме того, Эрнест был восхищен внезапной вспышкой ярости Каролин — такой неожиданной, такой неподдельной. Сначала ему было трудно задеть ее — она казалась такой мягкой, такой слабой. А вот теперь он видел ее сущность — она ожила, ее слова и ее лицо говорили об одном. Чтобы установить контакт с этой женщиной, он должен сделать так, чтобы она оставалась такой, какая она есть. Он решил довериться своей интуиции и отдаться на волю эмоций.
«Вы злитесь, Каролин, — не только на Джеба, но и на меня».
Наконец-то, кретин, ты что-то понял, подумала Кэрол. Господи Иисусе, ты даже хуже, чем я думала. Немудрено, что ты так и не смог понять, что вы с Джастином сделали мне. Тебя даже не трогает мысль, что восьмилетняя девочка подвергается насилию со стороны отца!
«Прошу прощения, Каролин, что я задаю так много вопросов на эту деликатную тему. Возможно, я поторопился. Но позвольте мне быть честным с вами. Я пытался выяснить вот что: если этот варвар Джеб мог сделать это со своими маленькими дочками, что же он мог сделать со своей младшей сестренкой?»
«Что вы имеете в виду?..» Кэрол опустила голову; ее вдруг охватила невыносимая слабость.
«Вы в порядке? Может быть, принести воды?»
Кэрол покачала головой и быстро взяла себя в руки. «Простите, мне вдруг стало нехорошо. Не знаю, что это было».
«Как вы думаете?»
«Я не знаю».
«Не отпускайте это ощущение, Каролин. Сохраните его еще на пару минут. Это произошло, когда я спросил о вас и Джебе. Я думал о том, какой вы были в десять лет, как вы жили тогда с таким старшим братом».
«Я была консультантом на нескольких процессах по насилию над детьми. Это были самые жестокие процессы, которые мне доводилось видеть. Не только ужасные воспоминания, к которым приходится возвращаться, но и этот насильственный переворот в жизни семьи и все эти споры вокруг внушенных воспоминаний — это всегда тяжело. Думаю, я побледнела, представив, что мне пришлось пережить что-то подобное. Не знаю, это ли вы хотели от меня услышать, но если так, то я должна вам сказать, что сейчас я не могу вспомнить ни одной конкретной травмы, связанной с Джебом. Я помню только типичную ситуацию: он изводил меня точно так же, как любой брат младшую сестру. Но я должна отметить и то, что я мало что помню про свое раннее детство».
«Нет, нет. Простите, Каролин, я, наверное, недостаточно четко выражаю свои мысли. Я не имел в виду какую-нибудь серьезную детскую травму и связанный с ней посттравматический стресс. Вовсе нет, хотя не могу не согласиться с вами — сейчас модно говорить об этом. Я имел в виду совсем другое. Это не столь драматично, не столь явно, более типично. Можно сказать так: каково вам жилось, если приходилось большую часть времени проводить с безразличным или даже жестоким братом?»
«Да, да, теперь я вижу разницу».
Эрнест посмотрел на часы. «Черт возьми, — подумал он, — осталось всего семь минут. А сколько всего еще нужно успеть! Я должен начать разбираться в ее семейной ситуации».
Хотя Эрнест бросил лишь мимолетный взгляд на часы, это не укрылось от внимания Кэрол. Ее первая реакция была необъяснима: ей стало обидно. Но это быстро прошло. Только посмотрите на него! — думала она. Трусливый, жадный ублюдок высматривает, через сколько минут он сможет выставить меня за дверь и запустить счетчик на очередные сто пятьдесят долларов.
Эрнест прятал часы в глубине полки, где пациенты не могли их видеть. Маршал же, наоборот, держал на самом видном месте — на небольшом столике, который стоял между ним и пациентом. «Все должно быть по-честному, — говорил он. — Все знают, что пациент оплачивает пятьдесят минут моего времени, так зачем прятать часы? Если ты прячешь часы, ты притворяешься, что у вас с пациентом не профессиональные, а личные отношения». В этом весь Маршал: основательный, неопровержимый. Эрнест же убирал часы подальше.
Эрнест попытался за последние несколько минут добыть информацию о муже Каролин: «Меня поражает тот факт, что все мужчины, о которых вы говорили, мужчины, которые играли основную роль в вашей жизни, сильно разочаровали вас, причем разочаровали — это слабо сказано: отец, брат, муж, разумеется. Но про вашего мужа я пока почти ничего не знаю».
Каролин проигнорировала приманку, брошенную Эрнестом. У нее был свой план.
«Раз уж мы затронули тему значимых мужчин в моей жизни, которые разочаровали меня, я должна отметить одно важное исключение. Когда я училась в «Рэдклиффе», я была в ужасном психологическом состоянии. Хуже мне никогда не было. Я была в глубокой депрессии, ненавидела себя, чувствовала себя неполноценной, отвратительной. Последней каплей стало предательство Расти, с которым я встречалась со школы. Я пустилась во все тяжкие, много пила, употребляла наркотики, собиралась бросить колледж, думала даже о самоубийстве. А потом я попала к терапевту, доктору Ральфу Куку, и он спас мне жизнь. Это был удивительно добрый, ласковый и надежный человек».
«Как долго вы с ним встречались?»
«В качестве пациентки — полтора года».
«Было что-то еще, Каролин?»
«Я не совсем уверена, стоит ли говорить об этом. Мне действительно дорог этот человек, и я не хочу быть неправильно понятой». Кэрол достала салфетку и выжала слезу.
«Вы можете продолжать?»
«Ну… Мне действительно неудобно говорить об этом…
Я боюсь, вы осудите его. Мне вообще не стоило упоминать о нем. Я знаю, что терапия конфиденциальна. Но… но…»
«Каролин, вы хотите о чем-то меня спросить?» Эрнест хотел как можно скорее дать ей понять, что он — терапевт, которому она может задать любой вопрос и который на любой вопрос ответит.
Ознакомительная версия.
