или торможениями. Он не только без нарушений прошел через пубертат, но и с честью выдержал одно из самых тяжелых испытаний для его эмоциональной жизни. Его родители развелись, и каждый из них заключил новый брак. Поэтому он живет один, но хорошо ладит с обоими родителями и лишь сожалеет, что из-за распада семьи оказался разделен со своей любимой младшей сестрой.
Одно сообщение маленького Ганса показалось мне особенно удивительным. Я также не решаюсь дать ему объяснение. Когда он читал свою историю болезни, рассказывал он, ему все казалось чужим, он не узнавал себя, не мог ничего вспомнить, и, только когда он наткнулся на поездку в Гмунден, у него забрезжило нечто сродни проблеску воспоминания: это мог быть он сам. Стало быть, анализ не уберег случившееся от амнезии, а сам подвергся амнезии. Нечто похожее иногда происходит во сне с человеком, знакомым с психоанализом. Его будит сновидение, он решает без промедления его проанализировать, вновь засыпает, довольный результатом своих усилий, а на следующее утро сновидение и анализ забываются.
Из истории одного инфантильного невроза
(«Волков»)(1918 [1914])
I
Предварительные замечания
Случай болезни, о котором я здесь сообщу [73] – опять-таки лишь фрагментарным образом, – отличается множеством особенностей, которые необходимо подчеркнуть до его описания. Он касается одного молодого человека, который на восемнадцатом году своей жизни после гонорейной инфекции обессилел от тяжелой болезни и, когда по прошествии многих лет приступил к психоаналитическому лечению, был полностью зависим от других и нежизнеспособен. Первые десять лет своей юности до момента заболевания он прожил в целом нормальным образом и без особых помех закончил среднюю школу. Но его более ранние годы были отмечены тяжелым невротическим расстройством, которое разразилось перед самым днем рождения, когда ему должно было исполниться четыре года, в виде тревожной истерии (фобии животных), превратившейся затем в невроз навязчивости с религиозным содержанием, отголоски которого сохранялись вплоть до десятилетнего возраста.
Только этот инфантильный невроз будет предметом моих сообщений. Несмотря на непосредственное требование пациента, я отказался описать всю историю его заболевания, лечения и выздоровления, поскольку расценил эту задачу как технически неосуществимую и социально непозволительную. Тем самым отпадает также возможность показать связь между его инфантильным и последующим окончательным заболеванием. По поводу последнего я могу только сообщить, что из-за него больной провел много времени в немецких санаториях, и самым компетентным учреждением тогда оно было классифицировано как случай «маниакально-депрессивного помешательства». Этот диагноз, несомненно, был правильным в отношении отца пациента, жизнь которого, богатая интересами и деятельностью, нарушалась возобновлявшимися приступами тяжелой депрессии. У самого сына при многолетнем наблюдении мне не довелось обнаружить смену настроения, которая по интенсивности и условиям своего проявления превосходила бы видимую психическую ситуацию. У меня сложилось представление, что этот случай, равно как и многие другие, в которых клиническая психиатрия ставит разнообразные и меняющиеся диагнозы, надо понимать как последствие спонтанно протекавшего и окончившегося дефектом невроза навязчивости.
Стало быть, в моем описании речь пойдет об инфантильном неврозе, который был проанализирован не тогда, когда он имелся в наличии, а только через пятнадцать лет после его окончания. Такая ситуация имеет как свои преимущества, так и свои недостатки по сравнению с другими. Анализ, который проводят с самим невротическим ребенком, с самого начала будет казаться достойным большего доверия, но он может оказаться не очень содержательным; ребенку приходится подсказывать слишком много слов и мыслей, и все же самые глубокие слои могут оказаться непроницаемыми для сознания. Анализ детского заболевания посредством воспоминаний у взрослого и духовно зрелого человека избавлен от этих ограничений; но необходимо считаться с искажением и прилаживанием, которым подвержено собственное прошлое при взгляде назад из более позднего времени. В первом случае получаются, пожалуй, более убедительные результаты, во втором – гораздо более поучительные.
Во всяком случае, мы вправе утверждать, что анализы детских неврозов могут претендовать на особенно большой теоретический интерес. Для правильного понимания неврозов у взрослых они дают примерно столько же, сколько детские сны для сновидений взрослых. Дело не в том, что их легче понять или что они беднее элементами; сложность проникновения в душевную жизнь ребенка делает их даже особенно трудной частью работы врача. Но в них отпадает так много более поздних наслоений, что ядро невроза проявляется со всей очевидностью. Как известно, сопротивление результатам психоанализа в нынешней фазе борьбы за психоанализ приняло новые формы. Прежде довольствовались тем, что оспаривали реальность полученных благодаря анализу фактов, для чего лучшим техническим приемом казалось избегание перепроверок. Этот метод, похоже, постепенно себя исчерпывает; теперь идут по иному пути – факты признают, но выводы, которые из них получаются, сводят на нет с помощью новых истолкований и тем самым вновь защищаются от предосудительных новшеств. Изучение детских неврозов доказывает полную несостоятельность этих поверхностных или насильственных попыток новых истолкований. Оно выявляет огромное по важности участие столь охотно отрицаемых сил либидинозного влечения в формировании невроза и позволяет распознать отсутствие несвойственных стремлений к культурным целям, о которых ребенку пока еще ничего не известно и которые поэтому ничего не могут для него значить.
Другая особенность, на которую сообщаемый здесь анализ предлагает обратить внимание, связана с тяжестью заболевания и продолжительностью его лечения. Анализы, за короткий срок приводящие к благоприятному исходу, будут ценны для тщеславия терапевта и покажут врачебное значение психоанализа; для продвижения научного познания они, как правило, несущественны. На них ничему новому не научишься. Они удались так быстро лишь потому, что все, что было необходимо для их проведения, уже было известно. Новое можно узнать только из анализов, обнаруживающих особые трудности, для преодоления которых требуется тогда много времени. Только в этих случаях удается спуститься в самые глубокие и примитивные слои душевного развития и там получить решения проблем более поздних образований. Тогда говоришь себе, что, строго говоря, только тот анализ, который проник так далеко, заслуживает такого названия. Разумеется, один отдельный случай не научит всему, что хотелось бы знать. Правильнее сказать, он мог бы научить всему, если бы только человек был способен все понимать, а не вынуждался бы довольствоваться малым из-за необученности собственного восприятия.
Что касается таких плодотворных трудностей, то описываемый здесь случай болезни не оставляет желать ничего лучшего. Первые годы лечения едва ли принесли изменение. По счастливому стечению обстоятельств, несмотря на все внешние условия, терапевтическую попытку удалось продолжить. Могу легко допустить, что при менее благоприятных условиях через некоторое время лечение было бы прекращено. Относительно позиции врача я могу только сказать,
