частички себя, которые остаются ей чужими, иностранными, «турецкими». И «кентавров»
58 мы можем воспринимать на данном этапе как мотоциклистов, но еще не как животных, населявших дикий мифологический мир, с которым она сталкивается.
Но эти смыслы не потеряны: они в любом случае присутствуют в аналитическом поле. Если они появились в психике аналитика, то ждут того момента, когда можно будет воплотиться в общей истории или способствовать открытию новых пространств для осмысления.
Речь здесь идет не о настоящей летаргии, но о чем-то на нее похожем. К подобному приему прибегают дети, пытаясь овладеть своей агрессивностью через создание окутывающего пространства.
«Пластилин» Карло
Карло удается обуздать свою злость при помощи скучнейших и повторяющихся вопросов. Но смысл его действий открывается, только когда он достает из коробки диких доисторических животных и заворачивает их в толстый слой пластилина: «Так они задохнутся и не смогут причинить вред».
Я отказываюсь от рассмотрения других механизмов защиты, среди которых заслуживает внимания создание замкнутого пространства, но эта тема исчерпывающе полно отражена в исследовании Мельтцера (Meitzer, 1992).
Агрессия как защита
Теперь мне бы хотелось рассмотреть проблему агрессии под другим углом. Агрессия (особенно жестокость и садизм), а также насилие, могут выполнять защитную функцию по отношению к тревогам фрагментации, и даже в большей степени — к тревоге растворения. Я имею в виду тяжелую патологию, когда опыт воспринятых проективных идентификаций очень мал, а, следовательно, не произошло «трехмерного» психического развития. Такой пациент вынужден отступать на уровень прилегающей идентификации (Bick, 1968) и использовать агрессию и жестокость как вторую кожу для достижения хотя бы небольшой степени контейнирования.
Мой опыт показывает, что такие пациенты часто ведут себя по нарциссическому типу59.
Серийный убийца, Раскольников или претор Кувио?
В случае с Карло (Ferro, 1993е), когда после многолетнего анализа установился более спокойный климат, я столкнулся со своим контртрансферентным переживанием: анализ Карло был хирургическим, исходившим от головы, очень правильным, но без «перехода» эмоций, страхов... Мы всегда говорили и интерпретировали, но никогда не проживали вместе эмоциональных состояний.
Даже в те времена, когда он носил с собой «чемоданчик киллера», строя проекты убить меня или себя, — обо всем этом мы говорили, все разобрали как «патанатомию» сновидений. Нам приходилось таким образом защищаться от невыносимых эмоциональный нагрузок. Меня тоже охватывали приступы паники, ужаса, когда обострялись его симптомы: боязнь других людей, боязнь контактов, встреч. Но во сне он являлся «сильно обожженным» после того, как были сняты защищавшие его золотые пластины.
Я замечаю, что теперь каждое мое слово, интонация вызывает эмоциональное потрясение: именно это ужасает его в отношениях с другими людьми. Теперь у нас появилась возможность заново рассказать его и нашу историю от лица другого персонажа: не «великого преступника» — появившегося во сне Дракулы, который не мог выходить из своего замка (такой ужас он внушал жителям своей деревни), но, скорее, от лица Раскольникова — страдающего героя Достоевского. И тогда мы видим, что мегаломания, нарциссизм60 и даже криминальность — это защита, это нарциссический или даже аутистический барьер, призванный блокировать терроризирующий персонажа эмоциональный контакт.
Карло рассказывает сон: он оказался в супермаркете с удивительными игрушками: роботами и красивыми, но сейчас совершенно бесполезными машинами, которые создавали при королевских дворах XVII века, чтобы поражать великолепием окружающих. Там был его дядя, человек практичный, прочно стоящий на земле. Дядя запрещал ему играть с этими игрушками, и Карло пришлось отказаться от них, но он должен был согласиться пустить в свою комнату животных, хотя некоторые из них пугали его.
Нам предстояло отказаться не только от игры с мастурбационными игрушками, от мегаломании и криминальности, но и отставших механическими интерпретаций, которые раскладывали его психику на части, уже хорошо нам известные. Нужно было сосредоточиться на трудностях нашего эмоционального контакта (Norsa-Zavattini, 1988).
После особенно удачного сеанса (и после того, как я понял, что он просит у меня разрешения сходить в туалет, когда я активирую в нем слишком много эмоций, я заметил, что если заставляю его слишком много работать, кушетка становится буквально мокрой от пота) Карло сообщает мне, что услышал в баре напротив, как его старый друг Пьеро с теплотой в голосе рассказывает один школьный эпизод про Карло. Возможно ли, чтобы они любили его?
В этот момент у него возникает фантазия, в какой-то степени связанная с одним из сновидений. Две книги лежат рядом, один «персонаж» — «претор Кувио» из романа Пьеро Кьяра, например, как будто по ошибке оказывается в романе Достоевского, и когда он уже приговаривает себя, страницы вдруг распахиваются, книги соприкасаются и «претор Кувио», выздоровевший, возвращается в свою спокойную историю на озере.
В другом сновидении он широко расставляет руки и пытается объять все хорошие вещи, которые окружают его; он не ощущает больше «климата Камбоджи» внутри себя...
Мы приступаем к работе над этим, надеюсь, последним этапом — аутической защитой, которая долго оставалась необходимой по отношению к очень примитивным61 эмоциональным волнениям. Я полностью осознаю, что должен изменить свою технику с хирургической на теплое контейнирование, полностью отдавая себе отчет, насколько у него переворачивается все внутри от каждого моего слова теперь, когда «золотой чешуи» на нем больше нет.
Сновидение как «локус» агрессивности
Сновидение пациента часто демонстрирует, как могут быть преобразованы β-элементы и как протоэмоции становятся разделенной между людьми мыслью. До этого протоэмоции эвакуировались посредством жестокого или характеропатического поведения, а теперь появился внутренний рассказчик, который может справиться с тем, что раньше не поддавалось осмыслению.
Нарыв Стефано
Стефано — пациенту с долгой историей психопатического поведения после фрустрирующей ситуации, повлекшей за собой непредвиденную разлуку со мной, снятся четыре сна:
1. Он видит на своем бедре как будто бы обожженный участок с двумя местами, пострадавшими сильнее прочих, «как у детей, когда они, оставшись одни, начинают царапаться».
2. Мучительная история с женой, как будто она хотела уйти от него, а он очень ее любил и не понимал ее намерений. Казалось, и она его любит, но в то же время ей нужно было отделиться, чтобы пойти собственной дорогой.
3. В машине он рассказывал доброжелательной пожилой женщине о своих страданиях, а другая женщина, вдова, после похорон мужа просила приютить ее в машине и добилась своего.
4. Его преследовала черная пантера, но не очень опасная, он пытался закрыть дверь дома, но знал, что наводящая ужас пантера все равно найдет доступ в дом и нападет на него — приступ, припадок злости?
Бион часто повторял, что мышление — это новая функция живой материи и высшая точка сложных психических операций
