На моей работе столько отличных возможностей для конфликтов. Старший продюсер говорит исправить текст в последнюю минуту, или тебя просят остаться на дежурство, то есть просидеть несколько часов в студии просто на тот случай, если будут срочные новости. Еще может быть звонок в обед с сообщением о том, что на закате нужно быть в Нью-Джерси. Поскольку я избавился от паранойи и убедил себя в том, что люди намеренно мне не вредят, я перестал так легко приходить в ярость и обнаружил, что реже вступаю в споры.
Буддизм подчеркивает, что все мы хотим одного и того же – счастья – но у каждого из нас свой уровень способностей для этого. С этой мыслью в голове я легко мог стерпеть нерадивых бортпроводников или таксистов, в машинах которых пахло не лучше, чем в ботинке. Разумеется, первой моей реакцией было раздражение. Эго шептало: «Я откажусь от твоих услуг. Я уничтожу тебя. Я сотру тебя в порошок. Я буду судиться с тобой до последнего». Но потом, как минимум в 10 % случаев, осознанность и сострадание начинали работать, и тогда я не клевал на эту удочку. Я все еще выходил из себя пару раз в месяц, но эти эпизоды были не более, чем напоминанием о том, как коварен гнев – сперва он кажется соблазнительным, но в конце концов отравляет жизнь. Буддисты весьма точно описали гнев как «медовый цветок с ядовитым корнем». Со временем я научился быстрее восстанавливать равновесие и просить прощение.
Мне пришлось проглотить эту горькую пилюлю и признать, что понятие кармы на самом деле что-то да значит. Но это не та ерунда о том, как наши решения оборачиваются последствиями в будущих жизнях. В моем представлении кармы не было никакой метафизики. Ограбив банк или сказав что-то расистское, человек не обрекает себя на перерождение в виде ядовитой ящерицы. Скорее речь идет о том, что поступки имеют последствия для разума. Разум невозможно обмануть. Веди себя плохо, и тогда твой ум сужается, понимаешь ты это или нет. Великое счастье и великое проклятие осознанной жизни заключалось в том, что человек более чутко переживает все, что делает: убивает ли он жука или бросает мусор на улице.
В значительной степени в ход пошел интерес к собственной выгоде. Не замыкая ум в растущий и постоянно усложняющийся круг негативности, я мог сосредоточиться на других вещах. У меня было кое-что, что Джозеф однажды назвал так: добродетельный цикл, в котором низкий уровень гнева и паранойи помогает принимать верные решения, а это в свою очередь дает больше счастья.
Были и другие преимущества, которые показались Далай-ламе слишком эгоистическими. Например, любезность была сильным инструментом манипуляции. Оказывается, очень просто убедить кого-то в своей правоте, особенно в трудной ситуации, если ты можешь разделить точку зрения и чувства собеседника. Если ты ему понравился, он более расположен оказать тебе услугу. Например, ходить на совещания в более дружелюбном настроении было полезно, потому что мои коллеги были более расслаблены и могли подкинуть какие-нибудь полезные идеи, и это помогало мне выглядеть умнее в эфире. Было странно слышать, как меня называют «уступчивым» корреспондентом и мимоходом делают замечание о том, каким уживчивым я стал. Мой старый воинственный образ словно испарился, и все забыли про ведущего, который получал выговоры за то, что разбрасывает бумаги по студии. Но была и оборотная сторона медали: когда я видел, как кто-то из коллег выходит из себя, я чувствовал свое превосходство.
Я посчитал добрым знаком то, что вскоре после того, как я увлекся медитацией сострадания, профессиональный баскетболист Рон Артест, печально известный своими нападениями на зрителей и атаками болельщиков других команд, сменил имя на Метта Уорлд Пис[48]. Не такой добрый знак: через 7 месяцев мистера Уорлда Писа дисквалифицировали за удар локтем, который повлек за собой сотрясение.
* * *
Моя новая политика сострадания столкнулась с серьезной трудностью в лице Пэрис Хилтон. Мне дали задание, которое сильно отличалось от того, чем я обычно занимался. По причинам, которые я до сих пор до конца не понимаю, руководство «Доброе утро, Америка» попросило меня полететь в Лос-Анжелес и взять интервью у Пэрис Хилтон о ее новом реалити-шоу и о недавно арестованном поклоннике, который ее преследовал. Я почти ничего не знал об этой женщине, только общеизвестные факты: семейный гостиничный бизнес, детский голос, домашнее порно. Поэтому вечером перед интервью я обратился за помощью к своей жене, которая была не только блестящим доктором, но и ходячей энциклопедией поп-культуры. Она сказала, что у всех на устах слухи о низких рейтингах Хилтон и то, что ее обогнала бывшая подруга Ким Кардашян. Бьянка даже переслала мне какие-то статьи из Интернета, в которых репортеры открыто заявляли, что Хилтон уже подошла к закату своей популярности. Я подумал: а почему бы не спросить об этом ее саму? У меня были подозрения, что это вызовет взрыв, и такой результат меня устраивал.
На следующий день я приехал в особняк Хилтон в элитном районе на холме. Съемочная группа ждала в полной боеготовности, помощники Хилтон сновали вокруг, а звезда готовилась в своей комнате. Дом выглядел не очень-то жилым. Он больше напоминал выставочный зал. Стен почти не было видно за глянцевыми картинками и масляными портретами Пэрис. Ее изображения были даже на диванных подушках. Тут жили домашние животные – в общей сложности их было семнадцать. В задней части дома стоял домик для собак – он был копией большого особняка вместе с лепниной, люстрами, мебелью, освещением и системой климат-контроля.
Прошло немного времени, и Хилтон медленно вошла в комнату. На ней были стильные черные шорты и легкий черный топ со сложной вышивкой. Что-то в ней сразу вызвало у меня неприятие. Может быть, я не привык брать интервью у знаменитостей. Может быть, причина была в том, что она смотрела сквозь меня. Может, это из-за того, что мы постоянно отвлекались на кошек, которые то и дело появлялись в кадре.
В конце концов, интервью перетекло в нормальное, деловое русло светской беседы. Мы поговорили о ее телешоу и о преследователе, как и было запланировано. Я узнал, что несмотря на свою легкомысленность, она умудряется вести довольно крупный бизнес с магазинами в 31 стране мира; в них продавали все от сумок до духов. Она призналась, что когда на нее не направлена камера, ее голос становится ниже на октаву.
Когда обязательные темы закончились, я решил, что пора переходить к сложным вопросам. Я приготовился к прыжку. Я осознавал, что во рту сухо, а в животе все сжимается. Трудно поверить, но из всех людей мира меня заставляла нервничать Пэрис Хилтон.
– Не беспокоит ли Вас иногда, – спросил я, – что люди, которые идут по Вашим следам, как, например, Ким Кардашян, затмевают Вас?
Как только я задал вопрос, на ее лице появилось выражение «К чему этот вопрос?». Однако, как только я замолчал и настало время отвечать, она сразу уверенно ответила: «Вовсе нет».
– Недавно обсуждали то, что рейтинги Ваших шоу снизились. Не расстроило ли это Вас?
Все еще спокойный ответ: «Нет».
И вот мой сногсшибательный вопрос: «Нет ли у Вас тревоги, что Ваше время уже прошло?»
Она выдержала паузу, взглянув на своего пресс-атташе, а затем издала негромкий выдох, поджав верхнюю губу. А потом она встала и просто ушла. В кадре остался только я, ерзающий на стуле с невольной ухмылкой.
В теленовостях приветствуется любой скандал. Но этот получился довольно странным. Хилтон не отключила свой микрофон, прежде чем разразиться проклятиями. Она подошла к охране, словно к ней на улице пристал какой-то оборванный бродяга. И все же я был уверен, что, к счастью или к несчастью, мы запечатлели редкий момент.
Хилтон и ее люди тоже это понимали. Дальше последовал один из самых долгих и странных часов моей жизни. Мы выключили камеры, и на нас обрушились сама светская львица, ее пресс-атташе и ее менеджер. Хилтон назвала меня грубым и несправедливым, а мой вопрос – глупым. В какой-то момент она повернулась ко мне и сказала: «Вы разговариваете со мной, словно я Тара Рид».
Ее менеджер хотел тайком принудить нашего оператора отдать пленку, но тот отказался. Пэрис и сама потребовала, чтобы мы не использовали материалы. Кажется, она не очень понимала, что я не работаю на нее, что я репортер, а не один из работников ее реалити-шоу. Я твердо стоял на своем, хотя был гораздо менее спокоен, чем казался. Иногда меня просто переполняла абсурдность ситуации: я ругаюсь с узнаваемым всеми человеком.
На самом деле, не я принимал решение о том, будем ли мы использовать материалы. Садясь на ночной рейс в Нью-Йорк, чтобы на следующее утро выйти в эфир в передаче «Доброе утро, Америка», я получил указание продюсеров сделать две версии сюжета, которые я назвал «Безопасная версия» и «Крайняя мера».
Когда мы приземлились, я проверил почту и узнал, что выбрали правду-матку. В самом начале передачи показали, как Хилтон уходит, а потом кадр обрывался рекламной паузой прямо перед моим сюжетом. После эфира продюсеры и ведущие выразили одобрение. Я ушел из студии довольным.
